И последнее на тему Андрея и Романа, что удалось родить

Кулак с размаху врезался в нижнюю челюсть. Удар оказался настолько мощным, что меня швырнуло на пол. Прокатившись несколько метров, я со всей силы врезался об стол плечом - да так, что с него посыпались мне на голову ручки, шлепнулись забитые до отказу папки. То ли от удара в челюсть, то ли об стол, но сознание покачнулось, и малиновая пелена натянула на глаза: кабинет стал растекаться густой гуашью. Звук внезапно стих. Я покачал головой, пытаясь собраться с мыслями, но рвало плечо, и мое желание подняться на ноги окатывало новыми волнами еле сдерживаемой боли.


Я оперся об пол одной рукой, а другой ухватился за край стола, с трудом удерживая разъезжающиеся ноги на месте, поднялся. Набухали от пульсирующей крови вены. Жутко тошнило. Я опустил голову вниз, в горле приятно погорячело и теплота полилась через нос прямо на ковровую дорожку, моментально впитываясь, как в школьную промокашку.
И только, когда я развернулся лицом к Андрею, я понял, что удар был его. Дело не в том, что я не заметил занесенной руки, я просто не мог поверить, что он действительно ударит.
- Отлично, - сиплым голосом начал я, еще упираясь рукой о крышку стола, – отлично…
Челюсть передернуло судорогой, и растрескивающаяся боль воткнулась в ухо тупым концом спицы.
Возможно, где-то в глубине души, я сам хотел такой развязки, нарочно спровоцировав Андрея…
Раскрытый дневник лежал на полу подстреленной птицей. Я понуро глянул на него. И поймал себя на мысли, что если я сейчас нагнусь за ним, чтобы просто поднять, то черная фигура Андрея добьет меня… Хотелось плюнуть сгустком слюни и крови в эти чистенькие, аккуратно прописанные страницы школьницы-отличницы…
Я посмотрел в его лицо. Красные от слез и страданий глаза, высвечивающие тьму из-под ресниц. Пустой и ледяной взгляд, устремленный даже не на меня, а куда-то в угол офиса, сквозь все предметы…
Вероятно, я сказал слишком много пустого и сделал слишком много ненужного, но внутри поднималось рвущее каждую ниточку сердца чувство отчаяния и обиды. Лицо горело, а в пересохшем горле рождались категоричные слова… Последние, те, что я не досказал. Но теперь им суждено быть озвученными.
Я постарался выпрямиться, делая вид, что ничто не прерывало нашего разговора.
- Ну что ж… спасибо тебе, - хотелось говорить тихо и ровно, как когда я только пришел в кабинет Андрея, но вместо этого слова выходили ощетинившиеся и колкие, каким я стоял перед ним сейчас, - спасибо за ВСЁ… Друг…
Я сдержал непроизвольный всхлип.
К лучшему, что Андрей не видел, погруженный в свои туманные мысли.
- Да, я – говно и предатель… а ты – хороший … ты - Герой,.. герой, - я предельно глумливо выдавливал слова наружу, максимально напрягая травмированную челюсть, - И это я во всем виноват. Только Я… А ты все делал правильно – дрожь возбуждения окатило все тело, - Всегда… И теперь ты прав… конечно прав!.. ну… пусть так и будет…
Я с трудом проглотил густую кровяную слюну и остро почувствовал, что подписываю себе смертный приговор, произнося:
- Может, даже вы, с Катей, прекрасная пара. А что? Два параноика… Она всю жизнь будет говорить, что не любит тебя,.. не потому, что не верит тебе, а… потому что не верит НИКОМУ… - глаза Андрея начали тяжелое вращение в мою сторону, будто задвигались ржавые часовые шестеренки, - а ты, - я подавил омерзительный смешок, ощутив всю их тупую ярость на своей коже, - всю жизнь будешь ходить за ней, и причитать: «я тебя люблю, люблю» и знать, что она тебя не любит… Трогательно… Прекрасная пара будет…
Андрей неодобрительно шагнул в мою сторону, продолжая смотреть всё тем же невидящим взглядом бешеной собаки, я покорно замолчал. Он двигался бесшумно, сосредоточенно, только малость шатко… Самобичевание давало о себе знать…
Мрачный, он подошел вплотную, чуть ли касаясь своим носом моего, и остановился, так же не смотря в глаза.
- Не говори о НЕЙ в таком тоне… - скрежетнули желтоватые зубы, голос отзвучал сухим и мертвенным эхом.
От этой мысли мурашки высыпали вдоль хребта…
- Ударишь? – не сдержался я, подавшись ему навстречу, и едкие алые губы расплылись в сардонической улыбке.
Так невыдержанно близко, что я ощущал тепло покрытых сухой коркой губ Андрея…
Я задрожал, припомнив, как…
Андрей не ответил, только на миг глянул в лицо, и его глаза чуть посветлели. Будто бы, напоследок, справившись с охватившим сумасшествием, припомнил: старого, доброго… Ромку… Внимательно, по-дружески мягко, но так измученно…
Я увидел в них невысказанное сожаление… и невозможность что-либо изменить…
Вызывающе-злое выражение моего лица стекало, как оплавившиеся резиновая маска для Хэллоуина.
Теплые ручейки обожгли нервно ходившие под кожей, и до сих пор молчаливые, жесткие скулы.

Теперь я ясно понял, что потерял Андрея.
Окончательно и бесповоротно.
Бить словами Катю – значит калечить его душу. Поощрять поиски Кати – значит врать себе и ему. Стройно и логично рассказывать правду и истину – бесцельно, ибо Андрей ослеп и оглох, его разум сейчас хрупче, чем фарфоровая статуэтка балерины. Жалеть его – значит опускаться с ним в этот океан боли, страхов и отчаяний, делить участь и неизбежно гибнуть…

В дверь требовательно постучали.
Я крепко закрыл глаза, выдавив капли внезапно остановившихся слез. Мне казалось, что в этот момент, я сужаю мир вокруг себя, изолирую себя от него, выделяю, вычерчиваю белым мелком в темноте, чтобы сказать:
- Я ухожу из Зима-Лето, - в следующую секунду, как в продолжение грез, я отчужденно озвучивал свое решение, глядя в узкие зрачки Андрея.
Он опустил ресницы, кивнул и вполне осмысленно открыл мне проход к двери, повернувшись спиной к стене.
Из дверей показались Кира с Викой.
Но прежде, чем кто-либо из них открыл рот и спросил, что здесь происходит, я коротко рапортовал:
- Всё нормально.
На ходу, грубо вытирая платком кровь, стараясь не концентрироваться на боли, расходящийся, как солнечные лучи во все стороны, я быстро направился к дверям.
Не опуская головы, не роняя слов, я миновал приемную, свернул к лестницам – ждать лифт я не мог, - и практически помчался вниз. Каждый прыжок со ступеней, отдавались в голову ударами чугунного молота. Но захлестнувшая паника гнала меня прочь отсюда… В горле сворачивался новый удушающий комок, не хватало воздуха…
Быстрее!..

Летняя предзакатная погода расписывала ажурными узорами стены перегретых солнцем зданий. Вокруг сосредоточенно и самопогруженно семенили пешеходы. Еле продвигались в вечерних пробках утопающие в блеске лучей яркие блестки машин.
Вылетевший, в угрозе заразиться коллективным безумием, я зачарованно замер в 20 метрах от здания Зима-Лето.
Я стоял к нему спиной и смотрел на город. Обычный давно привычный и знакомый бесстрастный город Москва. Он не изменился ничуть с момента моего утреннего прихода на работу до момента ее потери и возвращение в его недра. Он, казалось, не знал, что случилось со мной сегодня, не знал, что происходило (и происходит!) в одном из его домов, не подозревал, что горе и боль пронзает камень, как и сердца всех в этом доме, насквозь, как безнадежность душит их сердца, и они теряют самих себя, поддаваясь ее инерции.
… Я знал, что не могу ничего сделать для Андрея. Потому, что его выбор сделан и путь избран.
… Я знал, что ревновал его, потому что любил (скорее всего, даже люблю).
…. Я знал, что ничего не могу сделать для НАС. Потому, что «Мы» больше не существуем. Оно треснуло и раскололось. Есть только «Я».
… Я знал, что не могу остановить эту кровь из рассеченной губы… сейчас. Как не могу остановить вытекающие из меня силы и боль потери… сейчас.
Но еще я знал, что всё происходящее мимолетно и имеет свой временной отрезок, – на котором рок событий кажется непреодолимым, а несчастья нескончаемыми. Это время краха Мира. Его тотальное и полное обрушение, и непреодолимая тяга к удержанию и возврату его…
И всё же…(за разрушением идет созидание. Это основа всего. В мире вещей, людей, отношений – сущность вечного движения.)
Я стоял, раскрыв руки ладонями к городу, чтобы ветер обдувал ладони, а безвесная сизая тень Зима-Лето, упав с высоты десятков этажей, лежала на моей спине.

После такого расстройства - я поняла, что про Андрея нет сил ничего писать. Надо искать более подходящего Героя.

@настроение: щас помру с горя... ик!

@темы: зарисовки

---

Второй рассказ_Утро

Прописано еще в ноябре ТОГО года, то есть 2005 .


Лучик упал на стол и растекся позолотой, вбирая в себя внутренности сонного кафе. Сначала он бойко высветил убранные в подставку салфетки, отбелил кофейную чашечку, окатил серебром коробку сигар, пробил медью насквозь бутыль с остатками виски и разлился мерцанием на гранях хрустальной рюмки. От этого буйства весеннего света, озарившее лицо, я очнулся. Попробовал открыть веки, но свет всполохнул под ними огнем, болью опаляя глаза. Словно эхом, лучи вонзились стальными иглами в голову. Я застонал и попытался залосниться. От неловкого движения руки с края стола упала и разбилась на куски чашка.

- Черт, - хриплым со сна голосом ругнулся я.
Но глаза открыл. Мир качнулся влево и расфокусировался. Я тяжело мотнул головой и
обхватил голову руками, напрасно пробуя удержать круговерть на месте.
Память вяло подсказывала, что я нахожусь в знакомом кафе. По моей привычке, недорогое, но действительно приятное, по-домашнему уютное. Славное местечко, припрятанное в центре города среди десятков похожих. Здесь самые вкусные воздушные пончики с сахарной пудрой, рассыпчатые яблочные пироги и ароматный крепкий кофе…
Но во рту стояла мертвенная сушь, и даже мысль о кофейной терпкости не заставила мой организм выработать слюну. Такое чувство, что бредешь по пустыне много часов подряд.
Снова закатываю глаза и в изнеможении опускаюсь на стол…

Я ждал Андрея к 8 вечера. Без повода – просто хотелось его видеть… В последнее время мы почти не замечали друг друга – каждый в работе, наше общение свелось к уровню «Привет» утром, «Пока» вечером… А я скучал, отчаянно скучал по его вниманию. Андрей часто выходил в противоположную дверь той, у которой ожидал его я. Заметил, что я теперь стал значительно больше курить, меньше спать, а если и засыпал, то с телефоном. На лицо зависимость. Однако, в черно-белом безумии, я до сих пор вижу яркие сны детства: золотые океаны пшеницы с промельками небесных васильков, стога душистого сена, парное молоко из глиняного кувшина, звонкий бег гнедой кобылицы по некошеному полю, лай собак по вечерам, россыпи звезд лунными ночами… Я мечтал, вспоминая бабушку и ее забытый теремок. Я мечтал, а просыпался в слезах горечи и досады… Эта встреча целиком моя инициатива, но Андрей поддержал ее. Упаковка сигар “Cohiba” и черно-алая роза на длинной ножке. Я ждал до 9, прежде чем позвонить, но его телефон молчал. Тогда я заказал мокко, потом еще чашку, потом рюмку виски “Black Velvet”, потом бутылку. К половине десятого я окончательно понял, что Андрей не придет. Парочки сидели по всему залу, рассыпанные разноцветными бусинами, тихонько переговаривались, смеялись, что-то ели. А я всё сидел у окна и пил без остановки, чокаясь со своим отражением. Молчаливо хлестал обжигающий виски, и темная роза притихши вяла на столе. Я не запомнил, когда отрубился…

Вздернутые восходом, лучи раскрывались веером на столе, перегревая мартовским солнцем белую кожу. Роза разомкнула нежные лепестки, теперь гордо пылая в тонкой и высокой вазе. Я чуть улыбнулся сквозь головную боль: похоже, тот славный паренек, что обслуживал меня вчера, пожалел ее и поставил красавицу в воду. Нетронутым черным камнем на столе дремал мой телефон. Как я вчера хотел разбить им стекло!.. За окном шумно носились одинокие машины, верещали откормленные воробьи на тротуарах, бежали на работу редкие серые пешеходы - город медлительно, но верно, вливался в очередные трудовые будни.
- Простите, что отвлекаю Вас, но, может быть, Вам сделать кофе с пирогом?
Я улыбчиво открываю один глаз и, с прищуром, гляжу на склонившегося официанта.
- Пожалуй.
Официант обрадовано кивает головой:
- Только что испекли с черникой!.. Впрочем, могу предложить еще…
- Нет, нет, - делаю короткий рубящий взмах рукой, - не стоит. Принесите мне кусок черничного пирога и кофе глиссе.
Официант с готовностью кивает и торопится на кухню с заказом.
Мне бы снова забыться, но тут со звоном мелодичного колокольца в кафе входят двое. Это первые посетители. Я наклоняюсь в сторону, и вытягиваю шею, чтобы рассмотреть вошедших. Совсем юная пара, как будто тот дверной колокольчик: нежные, веселые, звонкие. Они здесь всего минуту, но кафе уже наполнилось их сладкоголосой трескотней. У другого официанта, прямо у стойки, что-то суетливо заказывают. Официант уходит. А они бегут наперегонки к столикам, словно свободных почти не осталось. Стулья со скрипом едут по полу, столики визгливо сдвигаются с мертвой точки. Ребята садятся, вскакивают, дергают стулья, не давая присесть, опять вскакивают, бегут к следующему, усаживаются напротив, кокетничают глазами, ловят пальцами тени друг друга на стенах… Они счастливы в своей любви. Не в прошлом, не в будущем, а сейчас. Они – пара.
Образ Андрея лыбится мне в лицо туманным призраком. Но я-то один.
Смотрю на розу, опустив глухую решетку ресниц. Наверное, мне бы повеситься, отравиться, спрыгнуть из окна собственной квартиры,.. и только эта счастливая пара… Яркий солнечный поток света посреди люминесцентных ламп собственного самообмана и иллюзий. Как в тяжком бреду, я иду, не видя пути, просыпаюсь в ужасе, и по новой окунаюсь в бессмысленность… Но ведь раньше было всё иначе, был другим я, да и Андрей был другой… Неужели это отражение в стекле моё – тихое, бледное, осунувшееся, с месячной омегой печали на лице?!
Ребята с грохотом роняют стул и шустро разбегаются в стороны, словно он мог сам упасть.
Так нельзя. Это ведь тупик, это гибель и осталось до нее пара-тройка шагов…
Мои раздумья обрывает громогласная трель мобильного. Я вздрагиваю и перевожу взгляд. Светящаяся крышка телефона показывает, что звонит Андрей. Стремительно оборачиваюсь к ребятам. Но они уже увидели меня и, смущенно присели за первый стол ближе к стойке бара:
- Извините, - доносится голосок девушки.
Я замечаю, что она смеется, пряча губы в малиновом шарфе.
Растерянно киваю ей и возвращаюсь к телефонному вызову. Пальцы неловко крутят пластиковый корпус в воздухе, но я не отвечаю на требовательный звонок, прослушивая до конца мелодию “Stupid” Tess Gaerte.
Эх, Андюша, Андрюша…
Выключаю телефон и запихиваю его карман пальто.
- Ваш заказ.
Над столиком высится официант.
Я приветливо улыбаюсь, беру кофе и делаю несколько маленьких глотков, первым делом заглатывая нерастаявшую прохладу ванильного мороженного.
- Вот, возьмите за кофе и пирог.
Не посчитав, вытаскиваю из другого кармана смятые купюры и кладу на поднос.
Официант рассматривает кучку денег и невнятно бормочет:
- Но, эээ, здесь много… Я принесу Вам сдачи…
- Не надо. Эта сдача ваши чаевые.
Выдергиваю из вазы розу, лихо запахиваю полы пальто и, повернувшись к нему спиной, быстро иду к барной стойке.
- А Ваши сигары?!!
Не останавливаясь, небрежно бросаю через плечо:
- Бросаю курить!
Ребята хихикают, закрыв лица тетрадью меню.
- Это вам, красавица.
Роза аккуратно падает на столик рядом с девушкой.
Они вопросительно вскидывают на меня головы. Девушка краснеет, а парень растерянно открывает рот, не понимая: толи это оскорбление подруги и вызов ему, толи это то, что он пока не в состоянии понять.
- Ой, спасибо! – смеющимся голосом восклицает девушка, ловко подхватив пальцами стебель розы.
Парень бросает недовольный взгляд на нее. Но она только сердито толкает его локтем вбок.
Я делаю кокетливый поклон джентльмена и направляюсь к выходу. Засиделся я здесь – пора и честь знать.
Навстречу распахнутым дверям ударяет волна освежающего воздуха. Солнце притаилось за облаками, но их немного и небо светлое – и это дает надежду, что день еще будет ясным. Я хочу верить…

@настроение: лирика

@темы: зарисовки

---

НКР_Разговор под вечерок

Мои первые робкие шаги относительно пробы пера.

Я делаю глубокий вдох, кидаю на стол перьевую ручку и решаюсь, наконец, подойти к окну.
Моросит дождь, и леность осени изредка будоражат порывы ветра. Жалюзи тупо молотятся о подоконник.
Наверное, ТАМ очень холодно… Осторожно тяну кончики пальцев к запотевающему стеклу, но, коснувшись его, немедля отдергиваю руку назад.
Я просто не люблю осень.

Ресницы сужают взгляд до тонкой серой линии, и я предпочитаю вернуться в уютное своей теплотой кресло.
- Ну что скажешь? – звук собственного голоса выводит из оцепенения.
Роман, лежа на гостевом диване, с хрустом перелистывает страницу «Максима».
- По поводу?
Ядовито хмыкаю, и сам не понимая причину внезапного раздражения:
- По поводу Киры…
- Да ничего не скажу – тебе решать, - подчеркнуто равнодушно откликается Роман, опять листнув страницу.
Я замечаю на обложке голую красотку.
- Устал – расстанься с ней. Любишь – люби… Не вижу проблем.
- Ром, я серьезно! – хлопаю ладонью по столу.
Не сердясь, скорее для привлечения внимания.
Ромка отрывает взгляд от журнала и смотрит на меня, по-собачьи склонив голову на бок, словно пытаясь оценить насколько я серьезен и рассержен.
Потом улыбается и примирительно пожимает плечами:
- Андрюш, я, правда, не знаю. Кира – красавица, умница… И без ума от тебя…
- И ревнива до любого столба, - сухо перебиваю я, и впрямь, начиная заводиться, - сама долдонит, что любит, и сама же следит за мной, как за врагом… Сссс… а.
- Господи, да она ПРОСТО любит тебя! – в запале повышает голос Ромка, а потом, снова притихнув, укоризненно замечает, - а ты десяток Милкиных моделей.
Я фыркаю в сторону:
- Во-первых, не люблю, а СПЛЮ с ними.
- Вот как?.. Хм, а когда ты СПИШЬ с Кирой, ты ее любишь или ПРОСТО СПИШЬ?
Различаю в интонации Романа несвойственную язвительность.
- Не знаю…
Я успел пожалеть, что завязал этот бесполезный разговор и теперь не знаю, как его поскорее закончить.
- А она ЛЮБИТ… - со своей обыденной мягкостью добавляет Ромка.
Молчу.
- Тебя ведь все любят, знаешь? – нежность в его голосе переплетается с грустью, - Тебя нельзя не любить, Андрюш. Знаешь?
Нравится, когда произносят имя – самое душевное, самое теплое, самое сладкое слово на земле. МОЁ имя.
Роман поднимается с дивана, оставив валяться раскрытым журнал. Его походка, как движения тигра на охоте: мягка и невесома. Порой я начинаю думать, что он не касается пола, а призрачно плывет в воздухе.
Тень скользнула где-то по левому боку и растворилась – Роман встал позади меня.
- Ты ТАК любишь, чтобы тебя любили, - насмешка тускло позванивает в пустом офисе, - А ты сам?..
Он внезапно осекся, будто потерял мысль, не успев высказаться.
Прекрасно знаю о чем речь. Только бессмысленны подобные откровенности. Я не намерен обсуждать то, что давно решил.
- Ну спроси…
Самодовольство и власть. Он всегда хорошо чувствовал меня, и всегда сторонился моей власти. Но, скорее всего, понимал, что та уже подчинила его целиком.
- Кого любишь ТЫ, Андрей? – бесцветно окликает он пустоту.
Я закрываю глаза и по слогам произношу заученную фразу:
- Тебя, Ром, тебя.
Подрагивающая усмешка кривит алые, при свете рыжих ламп, губы. Вряд ли он верит сотню раз сказанным словам.
- Тебя, - теперь мое лукавство граничит с кокетством.
Поднимаю голову и, совсем по-детски, тяну руки к его щекам. Коснуться, чтобы ощутить тепло и знакомый до последней родинки рельеф золотой кожи.
Он молчит и отрывисто втягивает воздух. Кресло подрагивает – и я делаю приятный вывод, что Ромочка до сих пор волнуется рядом со мной. Слегка приподнимаюсь, обхватывая его руками за шею, тянусь выше, пока огненные губы не касаются кончика замерзшего носа. Ромка устало закрывает глаза, плотно сомкнув веки. Легонько прикусываю нижнюю губу. На миг я застываю так, словно забывшись сказочным сном,
но в последующую секунду, опадая в кресло, с невероятной силой дергаю вниз непокорную голову – мне нужен настоящий поцелуй!
Ромка неестественно вытягивается, чуть опускается под давящим весом, но пальцы намертво впиваются в кресло, останавливая движение. Я не пытаюсь поцеловать снова, но автоматически тяну ближе к себе. А он, как Бланка, с петлей на шее, разрываемая: с одной стороны силой движимой вперед лошади, с другой, неподвижностью стального капкана. Позвонки тихо взхрустывают. Наверное, больно, но он скорее сломает шею, чем уступит.
Пальцы случайно нащупывают кадык, и мне вдруг бешено хочется раздавить его, впихнуть назад, как косточку в сочную мякоть сливы… Я стягиваю пальцами крепче. И вижу широко распахнутые невидящие глаза Романа, но только теперь, сквозь их боль, вдруг ясно понимаю, что паршивец не вскрикнет и не попытается высвободиться. Даже, если я придушу его.
«Черт», - на грани мыслей вслух, отпускаю руки.
Роман с послушностью марионетки выпрямляется.
Слово «послушно» приводит в отчаянное злобство… Знает ли он об этом? Делает ли он это нарочно?..
Но вот я снова зачарован седым дождем, который стал крупнее и сильнее – теперь это ливень. Стекло покрылось сетью серебряных нитей, а за пределами видны размытые пятна фонарей на фоне антрацититовой тьмы. Грядет ночь.
- Неправильный ответ – хрипло кашлянув, далеким эхом отзывается Роман.
Руки небрежно соскальзывают со спинки...

@настроение: грустно... эх...

@темы: зарисовки

---

Проверка, проверка (testing, testing!!!)

Работает, похоже!

Гы!



Прекрасно!