НКР_Разговор под вечерок

[somethingforstrixy]

Мои первые робкие шаги относительно пробы пера.

Я делаю глубокий вдох, кидаю на стол перьевую ручку и решаюсь, наконец, подойти к окну.
Моросит дождь, и леность осени изредка будоражат порывы ветра. Жалюзи тупо молотятся о подоконник.
Наверное, ТАМ очень холодно… Осторожно тяну кончики пальцев к запотевающему стеклу, но, коснувшись его, немедля отдергиваю руку назад.
Я просто не люблю осень.

Ресницы сужают взгляд до тонкой серой линии, и я предпочитаю вернуться в уютное своей теплотой кресло.
- Ну что скажешь? – звук собственного голоса выводит из оцепенения.
Роман, лежа на гостевом диване, с хрустом перелистывает страницу «Максима».
- По поводу?
Ядовито хмыкаю, и сам не понимая причину внезапного раздражения:
- По поводу Киры…
- Да ничего не скажу – тебе решать, - подчеркнуто равнодушно откликается Роман, опять листнув страницу.
Я замечаю на обложке голую красотку.
- Устал – расстанься с ней. Любишь – люби… Не вижу проблем.
- Ром, я серьезно! – хлопаю ладонью по столу.
Не сердясь, скорее для привлечения внимания.
Ромка отрывает взгляд от журнала и смотрит на меня, по-собачьи склонив голову на бок, словно пытаясь оценить насколько я серьезен и рассержен.
Потом улыбается и примирительно пожимает плечами:
- Андрюш, я, правда, не знаю. Кира – красавица, умница… И без ума от тебя…
- И ревнива до любого столба, - сухо перебиваю я, и впрямь, начиная заводиться, - сама долдонит, что любит, и сама же следит за мной, как за врагом… Сссс… а.
- Господи, да она ПРОСТО любит тебя! – в запале повышает голос Ромка, а потом, снова притихнув, укоризненно замечает, - а ты десяток Милкиных моделей.
Я фыркаю в сторону:
- Во-первых, не люблю, а СПЛЮ с ними.
- Вот как?.. Хм, а когда ты СПИШЬ с Кирой, ты ее любишь или ПРОСТО СПИШЬ?
Различаю в интонации Романа несвойственную язвительность.
- Не знаю…
Я успел пожалеть, что завязал этот бесполезный разговор и теперь не знаю, как его поскорее закончить.
- А она ЛЮБИТ… - со своей обыденной мягкостью добавляет Ромка.
Молчу.
- Тебя ведь все любят, знаешь? – нежность в его голосе переплетается с грустью, - Тебя нельзя не любить, Андрюш. Знаешь?
Нравится, когда произносят имя – самое душевное, самое теплое, самое сладкое слово на земле. МОЁ имя.
Роман поднимается с дивана, оставив валяться раскрытым журнал. Его походка, как движения тигра на охоте: мягка и невесома. Порой я начинаю думать, что он не касается пола, а призрачно плывет в воздухе.
Тень скользнула где-то по левому боку и растворилась – Роман встал позади меня.
- Ты ТАК любишь, чтобы тебя любили, - насмешка тускло позванивает в пустом офисе, - А ты сам?..
Он внезапно осекся, будто потерял мысль, не успев высказаться.
Прекрасно знаю о чем речь. Только бессмысленны подобные откровенности. Я не намерен обсуждать то, что давно решил.
- Ну спроси…
Самодовольство и власть. Он всегда хорошо чувствовал меня, и всегда сторонился моей власти. Но, скорее всего, понимал, что та уже подчинила его целиком.
- Кого любишь ТЫ, Андрей? – бесцветно окликает он пустоту.
Я закрываю глаза и по слогам произношу заученную фразу:
- Тебя, Ром, тебя.
Подрагивающая усмешка кривит алые, при свете рыжих ламп, губы. Вряд ли он верит сотню раз сказанным словам.
- Тебя, - теперь мое лукавство граничит с кокетством.
Поднимаю голову и, совсем по-детски, тяну руки к его щекам. Коснуться, чтобы ощутить тепло и знакомый до последней родинки рельеф золотой кожи.
Он молчит и отрывисто втягивает воздух. Кресло подрагивает – и я делаю приятный вывод, что Ромочка до сих пор волнуется рядом со мной. Слегка приподнимаюсь, обхватывая его руками за шею, тянусь выше, пока огненные губы не касаются кончика замерзшего носа. Ромка устало закрывает глаза, плотно сомкнув веки. Легонько прикусываю нижнюю губу. На миг я застываю так, словно забывшись сказочным сном,
но в последующую секунду, опадая в кресло, с невероятной силой дергаю вниз непокорную голову – мне нужен настоящий поцелуй!
Ромка неестественно вытягивается, чуть опускается под давящим весом, но пальцы намертво впиваются в кресло, останавливая движение. Я не пытаюсь поцеловать снова, но автоматически тяну ближе к себе. А он, как Бланка, с петлей на шее, разрываемая: с одной стороны силой движимой вперед лошади, с другой, неподвижностью стального капкана. Позвонки тихо взхрустывают. Наверное, больно, но он скорее сломает шею, чем уступит.
Пальцы случайно нащупывают кадык, и мне вдруг бешено хочется раздавить его, впихнуть назад, как косточку в сочную мякоть сливы… Я стягиваю пальцами крепче. И вижу широко распахнутые невидящие глаза Романа, но только теперь, сквозь их боль, вдруг ясно понимаю, что паршивец не вскрикнет и не попытается высвободиться. Даже, если я придушу его.
«Черт», - на грани мыслей вслух, отпускаю руки.
Роман с послушностью марионетки выпрямляется.
Слово «послушно» приводит в отчаянное злобство… Знает ли он об этом? Делает ли он это нарочно?..
Но вот я снова зачарован седым дождем, который стал крупнее и сильнее – теперь это ливень. Стекло покрылось сетью серебряных нитей, а за пределами видны размытые пятна фонарей на фоне антрацититовой тьмы. Грядет ночь.
- Неправильный ответ – хрипло кашлянув, далеким эхом отзывается Роман.
Руки небрежно соскальзывают со спинки...