2 часть.
Промашка Бобби...
Сказать, что это моя заслуга и повесить орден на грудь – сущее бахвальство! Это заслуга Любви, любви Китти ко мне. И пусть мне будет совестно и стыдно – Китти согласилась ни словом не упоминать о Черте и о церкви. Ничего не было – мы наслаждались туристическим отдыхом во Франкфурте-на-Майне и фотографии прилагаются.
Однако, разговор стоил мне беспрецедентного количества безвинно убиенных нервных клеток. Такие разговоры всегда тяжелы, особенно, когда понимаешь, что ты, свинья, подставишь ее не раз… Разговор перетек за полночь, окропился слезами, утонул в маленькой личной трагедии и свернулся после кружки теплого молочного какао на двухместной кровати под мехом тигрового пледа. И тогда я решился оставить ее одну. День закончен, но итоги оказались неутешительными. Я был несчастнее выдавленного лимона, и мне следовало переждать до утра, но время обратного отсчета постоянно тикало в висках, и я страстно желал облегчения совести. Я шел с намерением получить ответы, удостовериться, что никаких подозрительных метаморфоз с Джоном не происходит - я шел снять с себя ответственность за его, якобы неконтролируемые, действия, а потом со спокойной совестью возвратиться к Китти и продрыхнуть до полудня.
читать дальше
Я мялся в узком коридоре двухзвездочного отеля «Аурелия» в окружении комнатушек с закрытыми белыми дверьми, а с малиновых полотен тускло освещали спину крохотные лампочки, выглядывающие из-под навесных черных кубов светильников. По вечернему официально и дорого.
Я постучался, прислушался и повторил еще пару раз. Никто не ответил. И я начал сомневаться, что Пир вернулся в номер, когда из-за двери высунулся Джон. Выглядел он вполне бодро.
- А, Бобби, проходи, проходи… Ждал, - оценив мой помятый вид, улыбчиво пригласил он, отворяя дверь.
Я бросил взгляд налево по коридору – через семь дверей наша комната с Китти – и, мысленно перекрестившись, ступил через порог.
Джон не думал задерживаться около дверей, с королевской важностью проходя в номер.
Лампы и светильника ему оказалось мало – и Джон зажег свечи, расставив штуки четыре на тумбочке, пять на журнальном столике, а две, без зазрения совести, пришкварил воском прямо на корпус маленького телевизора. Дымом не пахло лишь потому, что створка окна была приоткрыта и ветер, подергивая, расправлял ажурную фату тюли.
До сих пор я воспринимал пламя в руках Джона, как пластичный материал для фокусов для огненных экзотических бабочек, райских цветов и причудливых, всех форм и окрасок, бенгальских огней…
А его величество пафосно развалилось на вишневом покрывале, принявшись настраивать акустическую гитару.
- Надо поговорить, Джон, - начал я, присаживаясь на стул у кровати.
- Пожалуй, - согласился Джон, с зевотой подкручивая золотистые колки.
- Китти не сообщит о случившемся…
- Не сомневался, - скептически хмыкнул Джон и поправился, - в тебе.
- Джон, мне не показалось – ты, действительно, потерял контроль…
- Да.
- И это едва не стоило жизни тому мутанту и нам самим, - я мог быть очень рассудительным.
- Да, - прежняя покорствующая тональность.
- И это не в первый раз, Джон, - я еле сдержал вскрик отчаяния.
Джон поднял на меня холодный взгляд платиновых глаз.
- Я бы не позволил.
- Да хватит идиотничать! Ты заигрался и чуть не доигрался! – запутываясь, я перешел на повышение тона, - Ну ладно, в этот раз ты вернул контроль, а в следующий раз как будет? В следующий раз ты сможешь провернуть такой же финт?! Да Джон, время при твоей силе секунда-другая! А ты мне говоришь, не позволил бы!!!
Я с раздражением взмахнул руками и показательно сердито перекинул ногу на ногу.
Джон не переставал смотреть на меня и что-то наигрывать, постукивая в такт музыке по деке.
- Да пойми, не могу я всё время тебя выгораживать… - я начал успокаиваться, - сходи, Джон, ради всех НАС, сходи к профессору. Поговори, объясни… Он подскажет, что делать… Джон?!
Джон наклонил голову и я увидел разочарование в моих словах.
- Не можешь? Ради НАС? Что делать? – передразнивая, бесцветно ухмылялся он.
Я обессилено откинулся на спинку стула, поднимая глаза к идеально белому потолку.
Как с ним сложно! Кто бы знал!!!
Чертов эгоист!..
- Джон, я не слепой, не железобетонный, и голова на месте, и мозги имеются. Я вижу, что с тобой происходит… что-то странное… Я не понимаю что. И ты мне не даешь этого понять… - к усталости прибавилась грусть, - Ну не телепат я, ну не умею я читать мысли!!!
Господи…
- ДЖОН?!
Я вихрем вскочил со стула, чуть не опрокинув его, и кипящая смолянистая волна ярости окатила с головы до ног:
- Ты издеваешься надо мной что ли?!!
Джон отложил гитару и уселся с серьезным видом, подперев кулаком подбородок, испытывающее разглядывать меня. Минуту спустя, он шумно выдохнул и расслабленно опрокинулся назад, сунув руки под голову.
- Давай так, Бобби, я скажу тебе, что в НОРМЕ. Если такое повториться, я погорю с профессором, - Джон сообщил о своем решении потолку.
И вот здесь я бы мог поспорить, поторговаться и, скорее всего, выторговать собственное условие – переговорить с профессором сразу по приезду в Нью-Йорк… Мог бы!..
Мог бы упросить, расспросить Джона, выведать… И узнать нечто большее, чем очевидность потери контроля… Мог бы!..
Но я ответил:
- Хорошо.
«Хорошо», и как «нормально» - у меня всегда всё НОРМАЛЬНО…
Теперь надо срочно закрыть тему выяснений отношений и сразу перевести ее нейтральное русло. Я успокоено ерзнул на стуле, вытянул затекшие ноги и участливо произнес:
- Сыграй, Джон…
- Что хочешь услышать?
Я пожал плечами и улыбнулся:
- Всё, что ты сыграешь.
Джон рассмеялся, кивая в знак примирения, и вытащил из угла гитару.
Он хорошо играл. Почти профессионально, с душой - не как то бездарное большинство, дергающее и рвущее струны, будто расчесывают своих косматых псов…
Прозрачные, теплые, меланхоличные звуки потянулись дымчатой вышивкой и стали лениво растекаться в тесном объеме сжавшейся комнаты – и под их обволакивающую безмятежность, плавно раскачиваясь, я падал в пропасть, томительно-приятно растворяясь в пустоте… И до того я умудрился заслушаться, что, подавшись вперед, сквозь дрему ощутил только небольшой крен, вместо опасного наклона вниз. Потянулся ниже, складываясь пополам при согнутых ногах, когда тело с внезапным импульсом обрело ускорение.
Нет, я не шлепнулся – я сполз со стула, в позе молящегося, приземлившись на колени и нелепо упершись лбом в пол. Скрипнул, прижатый к стене, стул…
И я мигом открыв глаза, с удивлением заметив, что смотрю в трещины паркета:
- Блин, а! Ну вот как это называется?.. – пробурчал я через сплюснутый нос, и заторопился подняться, боясь даже покоситься в сторону Джона.
- Это называется «сон», парень! – развеселился тот, глядя на меня сквозь брызнувшие слезы, - спать надо в койке, а не на посту! – безудержно хохоча, он повалился на кровать, взбрыкивая ногами.
- Где же тут «пост»? – обиделся я.
- Ты хочешь назвать это «курячьим шестком»? – стремительно поменяв позу, он улегся на бок и лукаво подмигнул мне.
Да он кокетничает!..
- Пусть будет лучше пост, - быстро согласился я, пристыжено краснея.
Вопрос «Где же тут курица/петух?» поставил в тупик, спросонья иная формулировка не приходила. Да что с языкастым спорить - «Для умной головы всякая речь, как карман: мигом вывернет наизнанку».
- Пусть это лучше будет Койка! – забавлялся Джон, тем не менее окошко предусмотрительно закрыл.
Я протер глаза рукавом, подавив начавшуюся зевоту, и сонно поплелся к кровати. Такая же узкая, как и сама комнатушка. Но Пир с готовностью подвинулся, подобрав ноги, и усаживаясь в противоположный угол в обнимку с гитарой.
В результате чего, я весьма комфортным образом устроился на боку, лицом к Джону, зная, что тень скроет застенчивый румянец.
- Сыграй, - я повторил просьбу, любуясь бронзовым загаром Пира.
Я всегда полагал, что рыжим с их бледными покровами доступно одно - обгорать. А у Джона идеальная морская смуглость. Особенно эффектно смотрящаяся после его поэтапного окрашивания волос в темно-каштановый цвет с узкими мелированными прядями.
Тонкая матовая рубашка с коротким рукавом шоколадно-кровяного цвета, была зазывающее распахнута, и открывала моему любопытному взгляду поджарое тело с прокаченными грудными мышцами, и с противоречиво хрупкими ключицами, на стыке которых чувственно подрагивала ямка Ереминой впадины. Короткие спортивные шорты, подчеркивали правильность крепких ног, но картину разбавляла подростковая угловатость коленок…
О да, я оценил привлекательность Джона при первой встрече, восхищаясь ей в дальнейшем, но и красота имеет свойство приедаться, и в последние месяцы наши отношения перетекли на уровень приятельских – что меня вполне устраивало из-за снижения напряженности в игре на два лагеря и относительной стабилизации сложных отношений с Китти.
Продолжая разглядывать золотой блеск на изгибах его тела, я не заметил, как снова начал проваливаться в сон, только на голос среагировав выходом на предыдущую стадию дремы.
Голос у Джона чистый, мягкий - абсолютно чарующий по своему звучанию. Я растроганно улыбнулся и уткнулся носом в подушку, сминая в руке натянутое покрывало.
Лирическая и загадочная «Stolen Child» в исполнении Джона оборачивалась присказкой к волшебной и объемной иллюстрации векового леса, где на раскидистых ветвях танцуют шелкокрылые феи, меж корней деревьев-гигантов живут в своих земляных лачужках гномы, прячутся в зарослях пьянящего ятрышника диковинные звери, где пьет из водопада, опустившись на колени, белогривый единорог, и от его прикосновения вода очищается до серебряных искр. Маленький мальчик оказался в своем детском сне, зачаровано путешествуя в свете полной луны по тропе через лес, с трепетом крохотного сердечка видя красоты приветствующего его мира, который никогда не воплотиться в реальность...
“Where dips the rocky highland
Of Sleuth Wood in the lake
There lies a leafy island
Where flapping herons wake
The drowsy water-rats
There we’ve hid our fairy vats
Full of berries
And of reddest stolen cherries.
Come away, oh human child
To the waters and the wild
With a fairy hand in hand
For the world’s more full of weeping
Than you can understand.
Where the wave of moonlight glosses
The dim grey sands with light
By far off furthest Rosses
We foot it all the night
Weaving olden dances
Mingling hands and mingling glances
Till the moon has taken flight
To and fro we leap
And chase the frothy bubbles
While the world is full of troubles
And is anxious in its sleep…”
И хотелось плакать, как глупой девке, расчувствовавшейся перед месячными – так всегда поступала Китти, а мне приходилось с воем мчаться в другую комнату затыкать уши подушками. Ресницы были сомкнуты, я не спал, с безвольным отвращением осознавая, сколь горячо и долго катится по щеке соленая слеза. Устыдиться бы слабости, только меня катастрофически несло на сентиментальность. Пусть лучше ее видит Джон, чем кто-нибудь другой: он понял меня в Калгари, поймет и здесь…
“Where the wandering water gushes
From the hills above Glen-Car
In pools among the rushes
That scarce could bathe a star
We seek for slumbering trout
And whispering in their ears
Give them unquiet dreams
Leaning softly out
From ferns that drop their tears
Over the young streams.
Come away, oh human child
To the waters and the wild
With a fairy hand in hand
For the world’s more full of weeping
Than you can understand…”
Я был замучен всеми тайнами чудовища Пира, претензиями Кит, беспомощностью перед молчанием Джона и безответной любовью Китти…
Обыкновенное человеческое счастье с Китти, искренняя дружба с Джоном – разве я просил многого? И стоило закрыть глаза, как память, утешая, подбрасывала, словно голодному кость, сказку про одинокого путешественника в волшебном лесу, созданным его собственным воображением…
”Away with us he’s going
The solemn-eyed
He’ll hear no more the lowing
Of the calves on the warm hillside
Or the kettle on the hob
Sing peace into his breast
Or see the brown mice bob
Round and round the oatmeal chest…
For he comes, the human child
To the waters and the wild
With a fairy hand in hand
For the world’s more full of weeping
Than you can understand.”
Джон закончил песню, отпуская струны гитары и, отложив ее, прилег рядом, утешительно нежно притянув меня, будто первую плюшевую игрушку:
- Наладится, Бобби, наладится… Скоро всё закончится…
Я чувствовал горячее дыхание на щеке, смешанное с богатым ароматом сладкого красного вина, он пропустил пряди волос через веер пальцев, разглаживая упрямого белого ежика, наклонился и ласково поцеловал в лоб:
- Уже скоро…
Но мне сделалось жутко - так целуют покойников – я сделал усилие вырваться из глубины сна, но ресницы склеилась намертво. И я решил, что ни одна трепология не стоит глубокого сна, а проблемы днем надо решать – сдавшись, опустил голову, уперев ее в грудь Джона, и быстро засопел…
Правда, фантазии дремы не возвращались – мальчик с единорогом меня не навестили - перед рассветом я увидел другой сон, открыв тот ящик в подсознании, о существовании которого я и заподозрить не мог… не смел...
***
Моему взгляду открылся необычный ландшафт обычного провинциального городка: автомобили стояли посреди улиц, низкие заборчики подпирали велосипеды, бесприютно хлопали открытые двери, ставни домов – только людей в окрестностях не было. В озадаченности, я повернулся и моментально оцепенел…
За моей спиной буйствовал хаос. Это походило на сильнейший ураган или огромное торнадо класса F5 – однако, кроны деревьев выглядели неподвижными. Плотная однородная масса вулканического пепла быстро двигалась на город. Метр за метром я наблюдал поглощение автострады, столбов, машин, домов, деревьев, не успевших улететь птиц – всё, чего касался серый пепел, обращалось в него же! «Лангольеры» - припомнилась экранизация романа Стивена Кинга - тотальное уничтожение всего сущего в реальном времени… С той поправкой, что будущее не наступит никогда… Я стоял на гребне невидимой горы, и мог одинаково хорошо обозревать низменность, как позади, так и впереди себя, но волну огня, превышающую масштабы ста метрового цунами, я заметить не успел. Поначалу это была ослепительная вспышка, в долю секунды озарившая белым светом все подступы к городу. Но стоило обернуться, и я увидел всё величие неукрощенной огненной стихии, замершей в ожидании единственного приказа. А в ее центре, в зареве четырехметровой теплоцветной короны, стоял Джон. Но узнать его в тот момент было сложно: он горел, излучая свет (и жар), и сгорал до черно-кровяных мышц, вплетенных в обнажившиеся желтоватые кости, только платиновые глаза не переставали полыхать утренним солнцем. Я отшатнулся, потеряв равновесие, и закричал, услышав мучительный стон за пределами сна. Волна обрушалась. Ни боли, ни паники – мир зарделся, потонул в черноте…
Я сжался, чувствуя, что покрываюсь холодным потом, в мышечном спазме внезапно перестав дышать. Сердце громко, редко стучало. Я лежал в темноте, слушая, ожидая новых кадров, чтобы понять... чтобы не умереть… И через какое-то время, с изумлением услышал вторящие моим страхам тоскливые напевы Джона под басистые переливы струн:
«…I’ve lost my battle before it starts
My first breath wasn’t done
My spirit’s sunken deep
Into the ground
Why am I alone
I can hear my heartbeat
Silence’s all around…»
Я слышал его издалека, не отрывая глаз от темноты под собой. Ресницы задрожали на грани пробуждения, но тьма рассеялась, как уходит за болота туман, и я увидел скалистый остров, окруженный со всех сторон водой. Привлекал внимание один единственный находящийся здесь объект - невысокое строение «с»-образной формы, недавно обратившееся в развалины: две несущих стены и часть крыши отсутствовали, словно их вытерли ластиком. Всюду были хаотично разбросаны обломки и узнаваемые фрагменты здания, громоздко высились тени искореженной техники, по компьютерному трехмерные людские тени лежали на иглах скал, а растративший силы ветер выметал с места битвы пыль и прах. Я не выдержал, отведя взгляд, но то, что я увидел неподалеку, заставило вцепиться в стремительно уходящее сознание с желанием проснуться – я увидел СЕБЯ…
«…Nothing else
But laughter is around me
Forevermore
Noone can heal me
Nothing can save me
I’ve gone beyond the truth
It’s just another lie
Wash away the blood from my hands
My father’s blood
In agony we’re unified…»
Скрюченное эмбрионом, с окостеневшими пальцами, обугленное тело лежало в колыбели из трех-четырех сантиметровых стенок крупнозернистого песка, и набегающие волны окатывали беловатым порошком брызг. Пористые, необыкновенно деформировавшиеся камни вокруг тела почернели, отводя к нему широкую десятиметровую дорожку расплавленной породы.
Это я… Я!..
«Уже скоро»…
«Я МЕРТВ» - единственная фраза, что беспрестанно крутилось в голове.
Все остальное потеряло смысл…
«…I never wanted to be
What they told me to be
Fulfill my fate than I’ll be free
God knows how long
I tried to change fate...»
Я протестующее засипел и судорожно потянул ртом воздух, сердце ускоренно забилось, и дневной свет без труда проник под веки - я вздрогнул и задышал спокойней.
Тяжкий сон развеялся в преддверье утра. Растаяла без следа и тоскующая песня Джона…
Но после пробуждения я не помнил ничего из приснившегося…
… вплоть до того момента, когда я увидел этот мрачный скалистый остров воочию…
И вторая часть с коротенькой третьей...
2 часть.
Промашка Бобби...
Сказать, что это моя заслуга и повесить орден на грудь – сущее бахвальство! Это заслуга Любви, любви Китти ко мне. И пусть мне будет совестно и стыдно – Китти согласилась ни словом не упоминать о Черте и о церкви. Ничего не было – мы наслаждались туристическим отдыхом во Франкфурте-на-Майне и фотографии прилагаются.
Однако, разговор стоил мне беспрецедентного количества безвинно убиенных нервных клеток. Такие разговоры всегда тяжелы, особенно, когда понимаешь, что ты, свинья, подставишь ее не раз… Разговор перетек за полночь, окропился слезами, утонул в маленькой личной трагедии и свернулся после кружки теплого молочного какао на двухместной кровати под мехом тигрового пледа. И тогда я решился оставить ее одну. День закончен, но итоги оказались неутешительными. Я был несчастнее выдавленного лимона, и мне следовало переждать до утра, но время обратного отсчета постоянно тикало в висках, и я страстно желал облегчения совести. Я шел с намерением получить ответы, удостовериться, что никаких подозрительных метаморфоз с Джоном не происходит - я шел снять с себя ответственность за его, якобы неконтролируемые, действия, а потом со спокойной совестью возвратиться к Китти и продрыхнуть до полудня.
читать дальше
Промашка Бобби...
Сказать, что это моя заслуга и повесить орден на грудь – сущее бахвальство! Это заслуга Любви, любви Китти ко мне. И пусть мне будет совестно и стыдно – Китти согласилась ни словом не упоминать о Черте и о церкви. Ничего не было – мы наслаждались туристическим отдыхом во Франкфурте-на-Майне и фотографии прилагаются.
Однако, разговор стоил мне беспрецедентного количества безвинно убиенных нервных клеток. Такие разговоры всегда тяжелы, особенно, когда понимаешь, что ты, свинья, подставишь ее не раз… Разговор перетек за полночь, окропился слезами, утонул в маленькой личной трагедии и свернулся после кружки теплого молочного какао на двухместной кровати под мехом тигрового пледа. И тогда я решился оставить ее одну. День закончен, но итоги оказались неутешительными. Я был несчастнее выдавленного лимона, и мне следовало переждать до утра, но время обратного отсчета постоянно тикало в висках, и я страстно желал облегчения совести. Я шел с намерением получить ответы, удостовериться, что никаких подозрительных метаморфоз с Джоном не происходит - я шел снять с себя ответственность за его, якобы неконтролируемые, действия, а потом со спокойной совестью возвратиться к Китти и продрыхнуть до полудня.
читать дальше