Ну а это продолжение... но я ее обособленно выставлю.

[somethingforstrixy]

Логично, но несколько не вяжется с общим настроем. И тем не менее, то было, было...
Усё было имно так...
Практически по-детски...





… Колдовская ночь всегда тиха и луна, сон становится поверхностным и чутким, он всё так же спокоен и ровен, но мимолетен и свеж…
Или это замерзли ноги? С Петро всегда можно рассчитывать на простуду от постоянно блуждающего по комнате ветра…
Я застонал, нащупал рукой конец тонкого одеяла и потянул на себя. Укрылся, но стало еще холоднее. Я сбрыкнул одеяло, свернулся клубком, сильнее подтягивая колени к груди, начал уходить в дрему. Ветер пролетел совсем близко, раскрывая лежащую на тумбочке книжку в тяжелом переплете, зашелестел, перебирая страницы. Дунул над ухом, как тяжело выдохнув, протяжно забренчал связкой колокольчиков, коснулся, взяв лады на деревянных палочках ловушек, развешенных на балконе…
Я зажмурился сильнее, и, стащил с половины Петро подушку, накрыл голову. Спать! Я хочу СПАТЬ!..
Но действие таблеток ослабло, и организм опять затребовал своей доли. Начинало ломать не хуже наркомана. Не открывая глаз, я нащупал на комоде оставшийся анальгин и сунул в рот сразу горсть. Желудок потянуло тошнотой, зубы стиснулись от горечи, но я сумел проглотить… Пробурчал, проклиная этот день, улегся обратно, но сон не приходил, как ни крутился, как не жаловался я, рыча, что гаже дня в моей жизни не было, при этом совершенно не удивляясь тому, что Петро со мной нет. А в уши лилась незнакомая вкрадчивая переливистая мелодия арфы и флейты, обрамляемая мягкими аккордами гитары. Так тихо и мечтательно, что я едва мог различить ее в тишине. Она текла, будто вышедшая из тенистых берегов дремная речка. Комнату орошала влага, на спине, плечах и руках она оседала узорной паутиной тысяч незримых крупинок. Отчетливо пахло хвоей и сладковатым нектаром раскрывшихся ночных цветов. Мелодия становилась слышнее, нарастая одновременно из всех точек пространства, пока она не воссоединилась с голосом. Таким же кротким и теплым, как напевы флейты, которой он благодарственно вторил, перекрывая, но не соревнуясь – он сливался с флейтой, окрашивая ее нотами кокетливой и смиряющей полночь сладкоголосой игры:

«Обернусь я белой кошкой,
Да залезу в колыбель.
Я к тебе мой милый крошка
Буду я твой менестрель.

Буду я сидеть в твоей колыбели
Да петь колыбельные я,
Чтобы колокольчики звенели,
Цвели цветы хмельные.»

Странная убаюкивающая песня, восторженно сочетающаяся с танцующей музыкой, развеяли оставшиеся крохи сна, заставили поднять взгляд на балкон и с содроганием замереть, затаив дыхание. Вся комната была заполнена ночным туманом, который, словно пули, выпущенные из многоствольного ружья, оставили навсегда свой тусклый свет, пробив клубящийся водяной пар холодными стрелами молодой луны. Полы штор, собираясь в многочисленные складки, трепетали, расступаясь театральным занавесом, представляя на широком полотне окон изумительно действо. Усевшись полубоком, свесив ноги в сторону балкона, завитыми потоками ветра создавая из поднимающегося с озера густого тумана, Петро творил волшебство: не просто фон декораций – объемные, подвижные, как течение, силуэты, наполненные собственной жизнью, оживляли образы песни, замысловато вырисовывая на белесом холсте прыгающую в колыбель, раскачивающую полнеющий месяц, призрачную кошку, которая, слившись с кроваткой, приняла облик ребенка, тянущего руки к внезапно поднявшуюся над ним, как восходящее солнце, луне. Всё это смотрелось настолько динамично, что уследить за метаморфозами образов представлялось едва ли возможным – это был ряд причудливых абстракций на грани иллюзии. Он играл и напевал себе, поднимая облака тумана всё выше и выше, устремляясь и сам за ними, привставая на цыпочки, чтобы, балансируя на грани падения, гулять по карнизу балкона. Он танцевал нагой, играя бликующими серебряными браслетами, так похожий на лунного эльфа с дудочкой, скользя, и не касаясь карниза, вытягивая подзывающими жестами рук из перистой сизой ткани тумана себе напарницу, а осыпавшиеся белые лепестки, поднятые с пола, юзом и подброшенные вверх ветром, кружились снегопадом, путаясь в млечных кудрях его волос.

«Обернусь я белой птицей
Да в окошко улечу,
Чтобы в ясно небо взвиться
К солнца яркому лучу.

Будут с неба литься звонкие трели,
Трели все весенния,
Чтобы колокольчики звенели,
Цвели цветы хмельные.»

Иллюзорная партнерша с обходительной небрежностью подала ему изящную белую руку в знак согласия, взмахнула облаком бисквитного платья, ступая узкой ножкой на карниз, и закружилась с ним в полуночном танце, то сливаясь в объятиях, то отстраняясь и тая в тумане, то, меняя позу, дразня и завлекая, оказывалась позади него. Присев в реверансе, Петро наклонился и поднял шкатулку, всё это время скрытую тенью, приоткрыл крышечку, как самый большой секрет в своей жизни, и подхваченные струйками ветерка, наружу вылетели тысячи мерцающих блесток, окрашивая пышное платье дамы сердца в мерцающий звездный путь. Он рассмеялся и потянул ее за собой, отталкиваясь от перил - они поднимались всё выше, закрученные в вихрь частичками лепестков и блесток, как стаей испуганных мотыльков…
А зазывающее эхо его слов продолжало чарующе петь:

«Обернусь я человеком,
Да приду к тебе домой.
Я возьму тебя на ручки,
Мой хороший мой родной.

Обернусь я белой кошкой,
Да зелезу в колыбель.
Я к тебе мой милый крошка,
Буду я твой менестрель.

Буду я сидеть в твоей колыбели,
Да петь колыбельные я,
Чтобы колокольчики звенели
Цвели цветы хмельныя.»

Я выпрыгнул из кровати, не догоняя собственное дыхание, босиком по скользкому от влаги полу, побежал на балкон. Бежать вслед, догнать, обогнать… СТОЙ!!!
Перила преграждающе ударили под ребра, руки сжались в кулаки, ударив по ним с горькой остротой досады – мне остался только след разлетающегося хвоста метеора, потерявшего того, кого любил, тот поднятый ясноглазый Гермес на гребне могучего ветра, и распятый крестом меркнущего конфетти...

«Буду я сидеть в твоей колыбели,
Да петь колыбельные я,
Чтобы колокольчики звенели
Цвели цветы хмельныя.»

Пальцы ног, хрустнув, приподняли меня вверх на жалких нескольких сантиметров, но ноги так и остались прикованными к остывшей земле. Закрученный в штопор туман развеялся крыльями ангела, отделились и растаяли, а Петро, словно потерявший так преданный ему буйный холодный поток, нырнул вниз с высоты десятков метров. Я непроизвольно охнул, видя несущуюся белую стрелу, но она не коснулась рябящей глади, выйдя из головокружительного пике, проносясь над поверхностью, гоня перед собой бурлящие потоки серебряных вод, разделив диск озера пополам, вновь поднялась в вертикаль и исчезла за окованным черной бронзой молчаливым лесом…
Мелодия сошла на «нет», будто и впрямь унесясь за ним следом…

- Мис-ти-ка, - оторопело выговорил я, глядя в слезливый амиантовый глаз луны, наивно вслушиваясь в обвалившуюся на мою голову тишину.
К стопам ног прилипли блестки, и я с усмешкой тугодума понял, почему в этом доме цитрусовые никак не хотят плодоносить… Глянул вниз, перегнувшись через перила – туман опять сгущался, но был явно жиже, чем до…
Я резко крутанулся на пятках, возвращая взгляд в комнату. В лунном свете пол еще выглядел влажным, но тумана, как и не было, ветра тоже…
- Точно мистика, - хмыкнул я, и побрел в дом, я все равно сегодня посплю…
Романтизм против бессонницы не попрет однозначно…

ТАК-ТО, ДРУЗЬЯ!