1 блок.
На тему встречи и знакомства.
читать дальше
Меня зовут Питер Питрелли. Полукровка итальянского происхождения. Родился и вырос на севере Италии, в Милане, моя семья волне зажиточна, владея крупной компанией по реализации и сетью производства широкого ассортимента мебельных и портьерных тканей, в 12 лет я переехал с братом в Нью-Йорк, оставив бизнес на нового мужа матери, так что теперь проживаю в Бруклине, оставив свой первый элитный дом в Манхэттене, и переехав в живописное местечко на «Prospect Heights», если точнее в замечательную тихую четырехэтажку на «Eastern Parkway», в отличие от моего брата оставшегося в Манхэттене, даже сменившего имя с Фабрицио на Натана. Вот и получается, что я скорее ощущаю себя американцем, нежели итальянцем. Сейчас мне 21 год. И я, вобщем-то, самый обычный человек хорошего достатка…
За небольшим исключением… Я – везунчик. Да, это мое единственное исключением, потому, что везет немногим, как я сам успел в этом убедиться. Почему везет? Сами посудите: мне повезло родиться в богатой семье, повезло не стать машиной для зарабатывания миллионов на утеху своему тщеславию, как мой брат, повезло получить в дар способность парить, как городская птица, чувствовать воздух свободы... Брат считает меня безответственным и чересчур избалованным ребенком, что мне давно пора остепениться, заняться семейным делом, по крайней мере получить престижную профессию и устроится на столь же престижную прибыльную работу, возможно открыть свое дело, потом обзавестись, как он сам, семьей на радость близким, хотя бы девушку постоянную заполучить, вместо того, чтобы гонять во рту виноградно-мятный леденец в университете, учась на адвоката, а по вечерам играть лирику на пианино на слезы усталым соседям. А я считаю, что полет для меня важнее. Не только физически… Вы понимаете меня?!.. Я не верю комиксам и не играю людскими судьбами, я просто хочу быть свободным. Брат уверен, что без него я не выживу. Он гонит меня от себя и никак не решается отпустить. Он не верит в меня, в свой дар - не использует его, умалчивает о нем, старается не замечать... Я отчетливо ощущаю между нами эту громоздкую стальную конструкцию Бруклинского моста, разделяющего нас еще сильнее, чем раньше… Я уверен, что ничто в мире не делается просто так. Если мы чего-то не поняли или не увидели, то это вопрос времени. А еще я думаю, что жить одиноко невозможно, что нельзя замыкаться на своем даре, и что он дан для помощи, а не в качестве украшения. Я хочу встретить тех, кто умеет не меньше моего и спросить, что они думают и что чувствуют. Как живут и как используют его… Сын известного индийского исследователя паранормальных явлений Чандра Суреша, нашел меня. Я был рад! Я был горд! Я рассказал, что происходит со мной, я показал ему полет… Но он не понял… Отказался от меня. Как и от всего того, что оставил ему отец. Сказал, что устал, запутался, потерялся - как же он сможет понять, кто я, если блуждает в темноте собственного неверия… Он уехал в тот же день, а всех, кого я отыскал - это художник, рисующий будущее – Исаак Мендес. Он знает обо мне, о моем брате – обо всех наших способностях и наших судьбах. Он знает и о других… Не знает только о себе. Гонит прочь дар, клянет судьбу и проклинает себя. Его мир – мир иллюзий и боли. Наркотики дурманят голову, видения разрушают сознание отчаянием, желанием прекратить немедленно и зажить, как ВСЕ… Как такое возможно?! Что он знает о ВСЕХ?! Жизнь у каждого своя!!! Дело не в даре, а в том, кто им владеет… Сам, сам - без чьей-либо помощи я научился простому телекинезу, теперь я имею возможность поднести себе ботинки из коридора прямо к кровати, придвинуть за обедом тарелку или солонку… Как круто!!! Я твержу себе, что не напрасно, а к горлу подступают слезы. Не могу их остановить... Я чувствую себя ненужным, пустым, бесполезным... С каждым днем еще более одиноким, отверженным…
Подавленный и разбитый, я возвращался домой после поездки в пригород Нью-Йорка, где, избегая возможных любопытных взглядов, я мог хоть на какие-то излечивающие мгновения, как разудалый серфер, прокатиться на быстрой призрачной волне ветра… Я не боюсь своего дара, как и не страшусь потерять его в какой-то момент времени. Мое время просто не пришло. Я не сомневаюсь. Я жду. Главное для меня - это не слушать брата, художника-наркомана, что дар навязан кем-то свыше, помимо воли и желаний, что лучше было бы всем без этого дара… Но эта слабость их… не моя…
- Так не бывает… Не должно быть, - разгрызая мятный леденец, я не заметил, насколько сильно наклонился над платформой, покачнувшись на каблуках, едва не соскользнул на железнодорожное полотно.
- Не самый лучший способ свести счеты с жизнью, - послышался хрипловатый чуть насмешливый голос откуда-то из глубины перрона.
Шорох по листьям, дробящий крап на асфальте, быстрые приглушенные хлопки по разлившимся лужам, лопающиеся один за другим водяные пузыри, бурлящие серебром переливы ручьев - дождь лил третий час. Пасмурный, исчерна-тучный воздух быстро остывал, становясь ознобливым, неглотаемо влажным, сырым до всхлипа в легких… Стекающая с козырька крыши струистая вода… Я отчетливо помнил стук колес последнего уходящего в противоположном направлении поезда, прощальные размытые в пелене дождя разноцветные огни хвостового вагона, пустой голос объявивший станцию, я помнил досконально едва ли не лицо каждого на этом перроне из тех, кто поедет со мной на следующем ночном поезде, а теперь перрон так легко и неотвратимо холодно опустел…
- Что?.. – вздрогнул, очнулся, будто вынырнул из того тягостного от грусти сна, в котором находился всё время пребывания на этой глухой станции, и всё это время я был уверен, что кроме меня здесь никого нет.
Прозевав под вечер свой поезд, я мог уехать на следующем только через 4 часа. Билет куплен. И другого пути нет… Немногочисленным промокшим пассажирам и провожающим, коих было еще меньше, сообщили о задержке за полчаса до отправления, и те послушно разбрелись, в основном греться и пить крепкий черный кофе с румяными сахаристыми пончиками в ближайшем придорожном кафе. Последняя парочка, не выпуская друг друга из объятий, ушла с соседней лавочки всего пару минут назад…
Травянисто-мятный вкус карамели на языке охлаждает всё сильнее, начинает сводить челюсть…
Мигающие, переливающиеся бело-желтым газом, лампы освещали только самый центр перрона. Правая и левая его часть уходила в сырую предосеннюю ночь, сглаживая и скрывая всю его грязь и угловатость, поглощая ватной тишиной как плотный утренний туман…
- Простите? - я почувствовал, что у меня начинают стучать зубы, то ли от недомогания, вызванного холодом, то ли от внезапного беспокойства, с челки на лоб сбежала холодная струйка дождя…
Перетекая с крыши на железный путь, высеребрившиеся струи дождя разбрызгивались фонтанами, разлетаясь мелкими каплями на зеркальный асфальт платформы. Рельсы блестели в отблеске фонарей, как обледенелые от изморози полозья санок. Путь был ржав и пуст. Звуки дождя становились отчетливее. Шаг, другой и эхо двигалось впереди меня. Ничуть не страшно. Надо мной, ярко вспыхнув, погасла лампа. Ветер гулял вдоль перрона, поднимая небрежно брошенные обертки и вырванные листы газет. Не глядя под ноги, я неловко подцепил ногой пустую бутылку, запустив ее перед собой…
- Говорю, что способ не лучший. Или ты решил найти силовой кабель там внизу?
Бутылка пролетела несколько метров и завертелась на месте.
Лампа надо мной предупреждающе замигала.
Я сбавил шаг, ища собеседника, но лавки застили колонны. Я двигался вперед инертно и безразлично, будто бы сквозь сон… Неопределенные, странные чувства…
На лампе сидела, сложив крылья, большая черная бабочка похожая на флегматично-сухой ноябрьский листок…