о том, как Питер с Хиро посрался.
читать дальше
Так мир уходит из-под ног, когда теряешь самое ценное и дорогое, платишь цену, которую не готов заплатить. Никому и ни на каких условиях…
Максимум скорости, машина в юз и под надрывающийся рев двигателя, под визг тормозов, пролетая смазанные дождем светофоры, стирая рукавом несуществующие слезы, не видя из-за размытых фонарей скользкости дороги, едва не опрокидываясь на поворотах, я пригнал под окно Исаака Мендеса «Nissan Almera». Хлопнув дверью, выпрыгнул из машины, я бросил взгляд на зажженное окно чердака, и, перепрыгивая через три ступеньки, побежал на последний этаж старой четырехэтажки, чтобы вскочив на последнюю ступень, наброситься на кнопку звонка, нажав ее, не отпускать. Бешенство и боль раздувало вены на шее, превращая их в живые древесные корни, ярость и беспомощное отчаяние бурлила в крови, заставляя сердце биться с немыслимой частотой, а сосуды раздуваться до готовности лопнуть. Только глаза по-прежнему не слезились.
Пахло гнилой сыростью опавших и начавших разлагаться листьев, затхлостью сырой земли.
- Питер? – голос за дверью прозвучал неуверенно, почти со страхом.
И правильно, меня нужно бояться сейчас.
Сквитаться, получив ответы, с Хиро не удалось, потому, как тот еще не вернулся с момента своего последнего прыжка из будущее в настоящее, обыкновенно навестив по прибытию закадычного дружка Андо, с которым я успел серьезно поговорить, зато Исаак не позаботился о том, чтобы свалить из мастерской, опрометчиво оказавшись в моем полном распоряжении.
Не отвечая ему, телекинезом, словно направленный во внутрь вакуумный взрыв, выбил, разнеся дверь в щепки, входя в комнату, где тем же ударом отбросил Исаака на пол.
Перекрутившись в воздухе и упав на живот, Исаак издал негромкий стон, но подставил опору рук, чтобы подняться.
И это ему первое предупреждение.
Успокаиваясь, не наблюдая сопротивления, я подходил ближе. Времени у нас хоть отбавляй.
- Где картина? – собственный, хриплый с свистом из легких, голос я не узнал.
- Какая картина? – медленно ворочая языком, сплевывая вместе с тянущейся изо рта слюной кровь, просипел он, померклым взглядом глядя в пол.
- Та самая, - самообладания мне не хватило, - из-за которой мой брат МЕРТВ!!! – низко и громко крикнув в ему в ухо, я резко ухватил за вихры и рывком приподнял, позволяя глупо скользить ботинками и не разрешая встать на ноги.
Исаак ухватился за мои запястья, порываясь отвести руки в стороны, но не делая других попыток высвободиться. Потому, что телекинез держал его за горло, сдавливая сонные артерии и яремные вены, не перекрывая до конца, давил, обхватывая кольцом, гортань, отчего стремительно искажающееся дикой гримасой ужаса до этого лишь слабо румяное лицо Исаака быстро багровело, покрываясь потом. Зрачки ширились, а рот кривился в мольбе неверия, что смерть может быть так близка. Я убрал руку, поднимая под горло телекинезом, видя что он стоит на мысках, как потенциальный висельник, из последних сил удерживая под ногами опору, самая малость и его ноги будут колотиться по воздуху.
Сайлар прав, телекинез не для жонглирования предметами, его лучшее применение – воздействие на людей.
В моей голове стоял дурманящий туман и стук крови в заложивших ушах. Я не испытывал наслаждения или злорадства ни от положения Исаака теперь, ни от того, каково оно будет, если он продолжит молчать.
- Мы тебя спасали, Питер, - не поспевая за хриплым дыханием, задыхаясь от сухого сдавленного кашля, пытался говорить он, на каждом слове мучительно сглатывая, - Хиро не думал, что Натан погибнет… после того как ты… не поехал с ним, – я почти ощущал между несуществующими пальцами острый, как косточка сливы, его пульсирующий кадык, - этого не должно было случиться… он не должен был погибнуть…
- Где картина?
- Ты не поймешь… дай мне объяснить, - Исаак слабел, рот хватал воздух, губы начали приобретать лиловый оттенок, фиолетовые вены на мраморного оттенка висках стали почти черные, - ты задушишь… Питер, пожалуйста…
- Поэтому я и прошу тебя сказать, где эта КАРТИНА. Или ты считаешь, что твою смерть назовут героической?.. – дрожащие пальцы рук стали белее ксероксной бумаги, а обезумившие глаза, как глаза бродячей собаки, «не бейте меня, люди, я вас люблю, всех и каждого», неприязненно вдыхая терпкий запах панического пота, - Может и назовут, только тебе уже будет это неважно, ты будешь неизвестной никому кучкой пепла лежать в урне какого-нибудь морга, и ни один человек на земле о тебе, наркоше, не вспомнит… - сознательно бил по больному месту, - Как тебе такая перспектива? Все еще хочешь умереть Героем?..
По его щекам текли слезы. Он еще верил в чудесное избавление в виде просветления моего помутившегося с горя рассудка, не понимая того, что помутнения нет, и я играю с ним ва-банк, рискуя перетянуть кольцами телекинеза вены и артерии и действительно удушить, или сдернуть висельника с табуретки, повесив под потолком со сломанным хребтом.
- За шкафом… у стены… толстина… - он ждал, но ждал и я, - Питер… пожалуйста… - я утянул сильнее, внезапным движением, подняв вверх на полметра, дыхание резко оборвалось, а дальше слышались отрывочные предсмертные хрипы, глаза закатились, Исаак обмяк, будто бы мгновенно уснул.
Отсчитывая время, я невольно вспоминал хлещущий кровью рассеченный до мозга лоб чирлидерши, ее последние булькающие хрипы и судорожные взбрыкивания мускулистых загорелых спортивных ножек, собственное паническое удушье, когда Сайлар сдавливал горло… Страшная смерть…
Но я не Сайлар потому, что я не получаю удовольствие ни от чужих страданий и смерти, ни от собственного могущества и силы, к тому же в мою цель убийство не входит.
Отсчитав ровно 20 секунд, я отпустил потерявшего сознание Исаака, уложив на пол, проверил пульс на шее. Слабый, зато устойчивый, дыхание возобновилось. Теперь он просто спит. И очнется не раньше чем через полчаса.
А дальше, не оборачиваясь, но еще дрожа от перевозбуждения и истерического боя сердца, подошел к шкафу, присел на корточки, просовывая руку в пропыленную до щекотания в носу щель между шкафом и стеной, стараясь нащупать свернутого в рулон холста. И внезапный страх сковал движения – что если я не найду ее там, а что если найду?.. Запустив руку по самое плечо, я было решил, что Исаак слукавил, хотя перед лицом реальной угрозы погибнуть ни за грош вряд ли кто станет врать, когда вдруг, явственно ощутил, что пальцы наткнулись на раздутый пластиковый тубус. Рывком выдернув его, я, сидя на корточках, быстро свинтил крышку, вытряхивая из него холст, но, едва впихнутый туда, он категорически не желал выбираться обратно и я, изо всех сил, подцепляя охолодевшими пальцами, вывинчивая, словно разворачивающийся серпантин, тянул к себе. Пока, наконец, не вытянул и, дрожащими руками, не развернул…
Выполненный тушью и акварельными карандашами мрачный и одновременно в ярких всполохах нарисованного огня недокрашенный рисунок, будто вырезанный из страницы комикса, в точных деталях изображал стоп-кадр, вылетевшего на встречную полосу из-за чем-то помешавшего неповоротливого оливкового окраса джипа «CADILLAC Escalade Pick Up» и врезающегося любимого Натаном вороного красавца «Maybach’а 57» точно в лоб серо-белого седельного тягача «MAN» без прицепа. Взгляд невидимого свидетеля катастрофы был направлен откуда-то с обочины на шоссе, где «MAN’овский монстр», разбивая собственное лобовое стекло и рассыпая его на капот «Maybach’ха» с легкостью сминал его бампер, собирая весь капот гармошкой, когда в разные стороны разлетались обломки металла с брызгами стекольных осколков, от сплющивающего силой удара приподнимая заднюю часть машины, и все это накрывало облако пыли и начинающийся пожар, последний исключительно в представлении Исаака. При таком варианте развития событий, скорость «Maybach’ха» должна была быть не менее сотни, и плюс 80-90 км в час тягача. А дальше игра воображения Исаака, вместо смертельного удара о разбивающееся лобовое стекло, после того как Натан грудной клеткой сломал бы руль, я был изображен закрывающимся руками, в застывшем крике ожидая столкновения, а Натан старался вывернуть руль, но «Maybach» слишком поздно начал маневр. Через десятую доли секунды машина превратиться в груду мятого и искореженного страшным ударом металла – ничего не останется и от ее пассажиров…
Я выронил холст из рук, и он быстро скатался в рулон.
Вот и всё. Я получил ответ на свой вопрос что было изображено на картине, но вопросов стало больше: что послужило причиной аварии, как можно было ее избежать… И все эти вопросы в прошедшем времени…
Пусто. Мертво. Во мне только сквозняк, стелющейся ознобом по полу.
Это не запах сырой земли и намокших кленов - это тошнотворный запах тлена, сладковатый омерзительный гнили, протухшей болотной воды с тиной и омертвелыми жабьими шкурами, сохнущими под палящим полуденным солнцем в окружении роя мух... Вонь гниющей плоти...
Слабея, я чувствовал одновременно накатывающие волны жара и холода, трясло будто в лихорадке, дышать становилось всё труднее и труднее, словно я глотал острые и влажные, поднятые со дна той гнилостной топи, булыжники, забивая ими до отказа сжимающийся спазмами желудок.
Я видел заголовок в газете, как обычное сообщение о стандартном ДТП, где в каждом таком каждый день погибает в среднем 115 человек…
Вот я и умер. После моих пышных Vip-похорон, надгробная гранитная плита с моим счастливым улыбающимся портретом, в окружении всегда украшенного яркими красками цветника за кованной чугунной решеткой… А рядом… Натан…
Смрад усиливался, даже свежесть дождя, бесцветно сочащаяся из приоткрытых окон, не могла его ни задержать, ни перебить зловоние трясины, унесшей наши с Натаном жизни...
СТОП!!!
Если Хиро решил спасти меня, чтобы выставить в финале против того, организует взрыв, то почему он не помог и моему брату?!..
На этот вопрос я не мог ответить, чувствуя, что окончательно расклеился. Апатия окутала прозрачным одеялом, не позволяя свободно дышать, не разрешая выбраться из-под нее...
Оставаться в мастерской не имело смысла, только и к матери на квартиру я поехать не смел…
Ей помощь нужна, поддержка, а что я ей скажу, чем помогу?.. Я и сам на грани срыва... Не могу я показаться ей таким... Не могу!..
Будто бы забытый в гостях маленький ребенок, лишенный поддержки одновременно всех взрослых, я, беспомощно оглядываясь, сидел на полу, отрывисто вдыхая ртом воздух, искренне желая, и не в состоянии, разрыдаться, лишь вздрагивая и со вздохами втягивая стоны обратно в легкие.