Слэшка по Аватару... И по дикому пейрингу Айро/Зуко ;)

[somethingforstrixy]

Ну уж куда повело, туда и пошла...

Не сюжетно, скорее ассоциативно, зрительно-эмоционально, просто так - чтобы глаза видели, а нос чуял!!!



Потеряв равновесие, вздрогнув, рыжий берберец Гулджул (колокольчик!) споткнулся, едва не упав на передние ноги. Зуко нетерпеливо грубо отдернул его, натянув поводья, чем вызвал протестующее храпение.
Мутноватая пелена, качаясь, то и дело закрывала глаза, стекала как пот, мешая сосредотачиваться, голова наполнялась эхом невнятного гула, будто он проезжал мимо взбудораженного осиного роя. Мышцы изнывали от боли, и он не понимал, сколько сможет принуждать себя двигаться. Здесь нет жизни, нет растительности, на склонах и по руслам высохших рек колючие тамарисковые островки былой красоты, трепетая, шуршат, как ядовитые эфы, редкие акации и бальзамные деревья, сухие пальмы, изогнувшись, стоят мертвыми призраками, распластав свои черные листья, подобно застывшим в смоле гигантским птицам с расправленными хищными крыльями. Занесенные ветром тропы, извилистый серпантин песчаных узоров. Обширные равнины, пустынные земли, щедро усыпанные желто-бурой пылью, ставшей теперь полупрозрачно белесой, как поваренная соль, иссушенные слоистые скалы, торчащие из земли, подобно костям вымерших животных, небо казалось тоже блеклым, скоро в его дымке появится солнце цвета белого золота. Ночная прохлада приободрила его спутников ненадолго, третьи сутки в пути и они начали выказывать признаки усталости, вяло покачиваясь в седлах и тревожно вглядываясь в светлеющий горизонт. Даже утром встречный ветер обжигает кожу, сушит губы, каждый вдох расцарапывает горло, въедаясь в него огнем, словно едкий красный перец, двигаться им еще несколько часов, и к тому времени жар станет нестерпимым. Где-то, далеко позади, чуть пенясь, накатывают приливные волны, но память об этих глухих всплесках, вылизывающих берег, лишь усиливают жажду. Запаса воды, что они обновили в Эль-Маррис, у него осталось не больше полуфляги. Соль впитывается в поры, едва выступая на ней, на зубах скрипит песок, но мысли уже летят по тропам всхолмленных дюн, через узкие змеевидные хребты, к затерянной среди остановившегося времени крепости Айн Шамс (Глаз Солнца). Зуко запрещал себе думать о доме, резко и самоуверенно перечеркнув роскошь достатка, эту ажурно дворцовую негу, украшенную драгоценностями и тщеславием. Но как бы он ни старался, не мог позабыть тонкие запахи оливковых рощ и цитрусовых плантаций, богатых виноградников, а за ними, еще выше, поднимаясь извилистыми каменными тропами в горы на высоты за тысячу метров, заслоняя дворцовые земли тенистой свежестью лесов, так головокружительно пахнет хвоей в безветренные дни. В горел стоял прохладный вкус речной воды. Зуко рассерженно сглотнул. Пустившись в путь, он отрезал себе пути для возвращения, пока не встретится с дядей. Он инстинктивно чувствовал, что близок к цели. Он не сбился с дороги, отчаиваться, особенно сейчас, просто не позволительно. Он убеждал себя, это только иллюзия, что впереди нет ничего кроме суши и песка, что пустыня не имеет своего начала и конца, поднимаясь, опускаясь, вновь теряя из виду тракт, они двигались едва ли не в слепую, но Зуко твердо знал - там, за очередным неприступным барханом расстилается призрачный оазис, такой же невероятный, как полуденный мираж. Из пустоты тускло-серого песка, смешанного с мелким оскольчатым камнем, вдруг поднимаются ввысь сплошные, белоснежные, словно выкованные из глыб арктического льда, каменные стены, обращенные сотни лет назад в руины и восстановленные заново - такие же старые, как эта пустыня, такие же онемелые и неприступные, как величественный, молчаливый отшельник Айн Шамс. Его история помнит многое, но ровно столько же и позабыто, теперь он скорее память о былом, чем развивающийся ремесленно-торговый город на пути в Дахаб аль-Мадина. В Айн Шамсе не живут, а доживают, стареют, не мудрея, ищут полнолунными ночами непрописные истины, прячутся от невидимых преследователей своей совести – что забыл совестливый дядя в таком безвременном захолустье, что привело и что заставило остаться здесь принца огненной крови?.. Не оборачиваясь назад, не замечая сопровождающих, избавляясь от мучавших его безответных вопросов, Зуко старался как можно ярче и отчетливее представить себе Айн Шамс, нарисовать, как на холсте, мельчайшие подробности, склоняясь в своем видении от роскошеств до полной нищеты, будто паря над улицами бесплотным духом, внимательно заглядывая в глаза каждого жителя: заезжих купцов и странствующих мудрецов, местных каменщиков, жестянщиков, сапожников, портных, музыкантов и танцовщиков, крестьян, многочисленных торговцев фруктами, на прилавках которых лежат пестрые россыпи спелых сочных фрукты, глянцевых и упругих, будто восковые, на центральной базарной площади, под открытом небом и в тени низкорослых деревьев, бойко предлагают разноцветные дешевые тряпки, пыльные циновки, сложной ручной работы ковры и коврики, а в тени широколистных пальм искрящийся фонтан, брызжет ледяной водой, преломляясь под солнцем в чудесную радугу. Его сердце забилось чаще, то разбухая, то резко сжимаясь от предвкушения долгожданной встречи, мучительной и такой необходимой. За многие километры суховей принес пьянящие запахи детства, завивающиеся и расплетающиеся нитями шелка, прошивающих его память насквозь: чистая радость и серебристый смех, древесный уголь и горькое кофе, лоснящиеся сальные финики, оливковое масло и пахучая сладкая дыня, терпкое рубиновое вино и золотой мед, плавкий шоколад с мускатными орехами и пастила с вяжущей язык корицей, ласковая нежность и заботливая теплота. Зуко закрыл глаза и задержал дыхание, впитывая, усваивая ароматы. От такого бешеного наплыва чувственных воспоминаний закружилась голова, и защипало в носу, пальцы крепче стянули повод - он подался корпусом вперед, в пульсирующих мыслях ускоряя ход времени. Какие-то жалкие часы после долгих недель плавания по морю, после многодневных скитаний по этим бесплодным пустошам, отделяют его от безумного всплеска счастья – ослепительного и неистового, как выброс вулканического огня. Того мига, когда он увидит дом своего дяди, его благоухающий сказкой розовый сад, и его самого в беседке с каменным полом и резными колонами за неторопливой чашкой поджаристого кофе или ароматного мятного чая, когда он увидит гостя, и широкая улыбка расцветет на губах, в огромных каштановых глазах вспыхнут праздничные искры, он обнимет так крепко, что можно будет задохнуться в объятиях, и всё то время, что они были в разлуке, истает, исчезнет, как следы на склоне бархана…
С хребта осыпающегося холма, подхватывая крупнозерный песок следующим ветром, пришпоренные азартом лошади путешественников перешли в яростный галоп, когда Зуко увидел массивные въездные ворота Айн Шамса, распахнутые будто только для него одного. Спускаясь в оазис, он заметил, что дальняя часть города шире и поднимается выше, цепляясь за скалы, сливается с ними, расползаясь по ним вширь, а нижняя, та, что ближе к воротам, вся испещрена витиеватыми низкорослыми постройками. Стянув со взмокшей головы куфию, укрывавшей также нос и рот, отбросив с плеч пыльный бурнус, оставшись в свободного кроя светло бежевых брюках и такой же рубашке из плотного хлопка с длинными рукавами, они самоуверенно проехали мимо сторожевых башен, пояснив скучающей охранникам цель своего пребывания в Айн Шамсе. Зуко и сопровождающие не стали задерживаться у ворот, обязательно вызвав расспросы. Несмотря на то, что лошади были покрыты корками пыли, с пенистыми губами и тяжелыми вздымающимися потными боками, в них явственно угадывалась порода, одно это уже должно было вызвать интерес стражи к личностям проезжих, тем более что маги в этих краях такая же редкость, как родниковые источники. С другой стороны, крепость давно не охранялась так бдительно, как это было раньше, да и от кого, собственно - здесь мирные земли и такое же мирное население, очевидно, чужестранцы или торговцы не вызывали особых подозрений в виду отсутствия каких-либо конфликтов с их стороны, а на мелких жуликов или воришек вновь прибывшие похожи не были. Разглядев город, Зуко ощутил кислый привкус разочарования – белый камень теперь представлялся отнюдь не белым – неопрятно серый, грубо пористый, как талый снег, испещренный загульными жаркими ветрами и пыльными бурями, он казался грязно-серым. Площадь у ворот и без того не особо широкая, но стоило выехать с нее, как душные улочки стремительно сужались, да так что не по всяким из них могли проехать телеги. Их многочисленность и извилистость, пересечения и внезапные тупики, заканчивающиеся глухими стенами, которые иногда прикрывали небольшие тесные садики или крохотные дворики, стихийно организовавшиеся базары, создавали отчетливое ощущение лабиринта, путь по которому знали лишь самые старые местные жители. Обилие закручивающихся и застаивающихся потоков спертых запахов удушало. Они, смешиваясь, концентрируясь над городом, как огромное облако: пронизывающе скверные, дурные, отталкивающе, спазмирющие желудок, среди них и запах человеческого пота, немытых волос и воняющих ртов, жара грязных лошадей и мулов, горелого мяса, горького оливкового масла, прокисшего вина, едкого дыма, овощных отходов и нечистот, пряностей, незнакомых сушеных трав и кореньев, низкой выделки шкур животных – передать все запахи не представляется возможным, нос быстро закладывает от его силы и резкости, смешивая все тонкости в один плавильный котел тошнотворной вони. Храпя и фыркая, с ревом готовые подняться на дыбы, привыкшие к простору темпераментные лошади, то и дело шарахались в сторону, цокая копытами по разбитым мостовым, наталкивались на растянутые между домами вывески, полотняные навесы, распахнутые ставни смотрящих окно в окно белесых халуп-построек. Зуко, кривясь в брезгливом оскале, сердясь и горячась, взмахивая плетью, покрикивая на нерасторопных и приставучих зазывал, увидевших очевидно зажиточного незнакомца, всё четче ощущал, что окончательно заблудился. Они уже более часа крутились в этих убогих каменистых петлях, а выйти к центру города с храмом, и ожидаемо просторной площадью, не удавалось, хотя они успели разглядеть его верхушку при въезде в город. Вместо ответов на вопрос, местные лукаво щурились, оскаливая гнилозубые рты, и сушенными хваткими руками, не переставая болтать скороговоркой, тащили в собственный магазинчик или дом. Выход на главную площадь был скорее чудом и большой удачей, чем осознанно выбранный путь. Окруженный веерами карликовых пальм и остриженных под округлые шапочки брокколи местных темно зеленых кустарников с пахучими желтыми цветами, невероятный по своей красоте храм цвета яичной скорлупы, вздымающийся вверх на пьедестале, куда ведут окружающие его кольцом лестницы с низкими ступенями, ершистый и колючий, похожий на перевернутую агонизирующую многоножку с острым жалом, изогнутым вверх, украшенный богатым изысканным орнаментом, выделенный таким же сложным многоярусным строением, сужающегося до клиновидного шпиля. Не останавливаясь, ни себе, ни свите не давая передохнуть и минуты, наклонившись с лошади над увесистой высокобортной чашей, бьющей струей воды, смочив лицо и коротко остриженные волосы, Зуко успел схватить ртом немного прохладной воды, прежде чем указал вверх на поднимающееся дорогу. Она представлялась еще более жуткой, чем те, по которым они добирались сюда, а подъем виделся непреодолимым. Это не пугало Зуко, но несколько смущало – он слышал от торговца с Островных Земель, что у дяди весьма неплохое угодье, где оно могло расположиться и что здесь можно выращивать – Зуко решительно не понимал. Меньше поселений в верхней части города, дорога просторней, а народ и вовсе не был похож на нижерасположенных селян, это были скорее ремесленники, чем торговцы, и кузнец, представившийся как Иззат, сказал, прекрасно знает дядю и его замечательный духан (небольшой ресторан, трактир) на Черной Скале, которая находится по другую сторону туннеля. Другую! Вот оно как!.. Но что воину и талантливому магу Небесного Огня делать в столь скудном и скучном месте, среди копающейся в земле черни?!.. И каким образом можно было пробить такую толщь скалы, не вызвав обрушений? Что защищает проезд от черных бурь?.. Похоже, без магии Земли не обошлось. Сквозной туннель был глубоким, слабо освещенный тусклыми факелами, и достаточно широкий, чтобы по нему можно было проехать бок о бок на двух повозках с мулами. Высокие, удивительно ровные, сводчатые потолки и скважистые, грубо обточенные, стены были испещрены руническими знаками, мерцающие в пламени огня, как скопление созвездий. Земля. Ее магия. Куда более древняя и малоизученная, чем магия Огня, от мысли, что только лишь она удерживает в балансе эту массивную каменную твердь, в горле пересохло, и Зуко невольно ускорился, предпочитая быстрее оказаться под привычными солнечными лучами по другую сторону скалы. Открывшейся вид поражал – с высоты отвесных скал виднелось черное извилистое тело реки, протекающей совсем близко от городских ворот, по обоим берегам устланная обширными, плодородными коврами бурной растительности, находились небольшие поселения, возделывающие зерновые и овощные культуры. Широкие пластины террас выдавались острыми уступами, нависая один над другим, и на каждом располагались щедро разбросанные, будто игрушечные, домики из дерева и грубого плитняка. Зуко, не пытаясь даже застигнуть, вновь уловил этот насыщенный запах, суховей не обманул его – подвяленный виноград, созревающие на деревьях оливки и миндаль, ароматы апельсиновой цедры и медовых цветов – все они были принесены им отсюда – эта сторона скалы не имела ничего общего с обратной, выступая на контрасте, казалась и вовсе самостоятельным городом. Зуко увидел то, что искал – одноэтажная скромная вилла соломенно-кремового цвета с дымчато-серой черепичной крышей – ее плавные, гибкие линии резко отличались от остроугольных прямоугольников других домов, а разбитый вокруг плодоносящий сад укрепил Зуко в мыслях, что поиски увенчались неоспоримым успехом. Грудь туго стянуло ремнем, а истерзанное разлукой сердце восторжествовало от одержанной победы – оставив лошадь Тео и Мингу, Зуко порывисто спрыгнул на каменистую тропу и азартно припустился вверх по серпантину крутых ступеней, задыхаясь душившим его смехом. Усталости как небывало! К нему вернулись прежние силы, и, забыв про все правила приличия, отбросив царственную стать, он по-пацански лихо перемахнул через низкую каменную стену, и оказался среди апельсиново-мандариновой рощицы. Весело сорвав самый спелый фрукт, скусывая с него жгуче-кислую кожуру, вгрызаясь зубами в кровавую сочную мякоть, крутясь и отсмеиваясь, то крадучись среди молодых деревьев, то играючи и полубегом, Зуко направился по выложенной разноцветной битой плиткой тропинке к дому, абсолютно уверенный, что тот не охраняется и дядя здесь.