Мне важно казаться, а не быть. Просто быть мне не интересно. Внутри себя нет ничего хорошего.
Ну уж куда повело, туда и пошла...
Не сюжетно, скорее ассоциативно, зрительно-эмоционально, просто так - чтобы глаза видели, а нос чуял!!!
читать дальше
Потеряв равновесие, вздрогнув, рыжий берберец Гулджул (колокольчик!) споткнулся, едва не упав на передние ноги. Зуко нетерпеливо грубо отдернул его, натянув поводья, чем вызвал протестующее храпение.
Мутноватая пелена, качаясь, то и дело закрывала глаза, стекала как пот, мешая сосредотачиваться, голова наполнялась эхом невнятного гула, будто он проезжал мимо взбудораженного осиного роя. Мышцы изнывали от боли, и он не понимал, сколько сможет принуждать себя двигаться. Здесь нет жизни, нет растительности, на склонах и по руслам высохших рек колючие тамарисковые островки былой красоты, трепетая, шуршат, как ядовитые эфы, редкие акации и бальзамные деревья, сухие пальмы, изогнувшись, стоят мертвыми призраками, распластав свои черные листья, подобно застывшим в смоле гигантским птицам с расправленными хищными крыльями. Занесенные ветром тропы, извилистый серпантин песчаных узоров. Обширные равнины, пустынные земли, щедро усыпанные желто-бурой пылью, ставшей теперь полупрозрачно белесой, как поваренная соль, иссушенные слоистые скалы, торчащие из земли, подобно костям вымерших животных, небо казалось тоже блеклым, скоро в его дымке появится солнце цвета белого золота. Ночная прохлада приободрила его спутников ненадолго, третьи сутки в пути и они начали выказывать признаки усталости, вяло покачиваясь в седлах и тревожно вглядываясь в светлеющий горизонт. Даже утром встречный ветер обжигает кожу, сушит губы, каждый вдох расцарапывает горло, въедаясь в него огнем, словно едкий красный перец, двигаться им еще несколько часов, и к тому времени жар станет нестерпимым. Где-то, далеко позади, чуть пенясь, накатывают приливные волны, но память об этих глухих всплесках, вылизывающих берег, лишь усиливают жажду. Запаса воды, что они обновили в Эль-Маррис, у него осталось не больше полуфляги. Соль впитывается в поры, едва выступая на ней, на зубах скрипит песок, но мысли уже летят по тропам всхолмленных дюн, через узкие змеевидные хребты, к затерянной среди остановившегося времени крепости Айн Шамс (Глаз Солнца). Зуко запрещал себе думать о доме, резко и самоуверенно перечеркнув роскошь достатка, эту ажурно дворцовую негу, украшенную драгоценностями и тщеславием. Но как бы он ни старался, не мог позабыть тонкие запахи оливковых рощ и цитрусовых плантаций, богатых виноградников, а за ними, еще выше, поднимаясь извилистыми каменными тропами в горы на высоты за тысячу метров, заслоняя дворцовые земли тенистой свежестью лесов, так головокружительно пахнет хвоей в безветренные дни. В горел стоял прохладный вкус речной воды. Зуко рассерженно сглотнул. Пустившись в путь, он отрезал себе пути для возвращения, пока не встретится с дядей. Он инстинктивно чувствовал, что близок к цели. Он не сбился с дороги, отчаиваться, особенно сейчас, просто не позволительно. Он убеждал себя, это только иллюзия, что впереди нет ничего кроме суши и песка, что пустыня не имеет своего начала и конца, поднимаясь, опускаясь, вновь теряя из виду тракт, они двигались едва ли не в слепую, но Зуко твердо знал - там, за очередным неприступным барханом расстилается призрачный оазис, такой же невероятный, как полуденный мираж. Из пустоты тускло-серого песка, смешанного с мелким оскольчатым камнем, вдруг поднимаются ввысь сплошные, белоснежные, словно выкованные из глыб арктического льда, каменные стены, обращенные сотни лет назад в руины и восстановленные заново - такие же старые, как эта пустыня, такие же онемелые и неприступные, как величественный, молчаливый отшельник Айн Шамс. Его история помнит многое, но ровно столько же и позабыто, теперь он скорее память о былом, чем развивающийся ремесленно-торговый город на пути в Дахаб аль-Мадина. В Айн Шамсе не живут, а доживают, стареют, не мудрея, ищут полнолунными ночами непрописные истины, прячутся от невидимых преследователей своей совести – что забыл совестливый дядя в таком безвременном захолустье, что привело и что заставило остаться здесь принца огненной крови?.. Не оборачиваясь назад, не замечая сопровождающих, избавляясь от мучавших его безответных вопросов, Зуко старался как можно ярче и отчетливее представить себе Айн Шамс, нарисовать, как на холсте, мельчайшие подробности, склоняясь в своем видении от роскошеств до полной нищеты, будто паря над улицами бесплотным духом, внимательно заглядывая в глаза каждого жителя: заезжих купцов и странствующих мудрецов, местных каменщиков, жестянщиков, сапожников, портных, музыкантов и танцовщиков, крестьян, многочисленных торговцев фруктами, на прилавках которых лежат пестрые россыпи спелых сочных фрукты, глянцевых и упругих, будто восковые, на центральной базарной площади, под открытом небом и в тени низкорослых деревьев, бойко предлагают разноцветные дешевые тряпки, пыльные циновки, сложной ручной работы ковры и коврики, а в тени широколистных пальм искрящийся фонтан, брызжет ледяной водой, преломляясь под солнцем в чудесную радугу. Его сердце забилось чаще, то разбухая, то резко сжимаясь от предвкушения долгожданной встречи, мучительной и такой необходимой. За многие километры суховей принес пьянящие запахи детства, завивающиеся и расплетающиеся нитями шелка, прошивающих его память насквозь: чистая радость и серебристый смех, древесный уголь и горькое кофе, лоснящиеся сальные финики, оливковое масло и пахучая сладкая дыня, терпкое рубиновое вино и золотой мед, плавкий шоколад с мускатными орехами и пастила с вяжущей язык корицей, ласковая нежность и заботливая теплота. Зуко закрыл глаза и задержал дыхание, впитывая, усваивая ароматы. От такого бешеного наплыва чувственных воспоминаний закружилась голова, и защипало в носу, пальцы крепче стянули повод - он подался корпусом вперед, в пульсирующих мыслях ускоряя ход времени. Какие-то жалкие часы после долгих недель плавания по морю, после многодневных скитаний по этим бесплодным пустошам, отделяют его от безумного всплеска счастья – ослепительного и неистового, как выброс вулканического огня. Того мига, когда он увидит дом своего дяди, его благоухающий сказкой розовый сад, и его самого в беседке с каменным полом и резными колонами за неторопливой чашкой поджаристого кофе или ароматного мятного чая, когда он увидит гостя, и широкая улыбка расцветет на губах, в огромных каштановых глазах вспыхнут праздничные искры, он обнимет так крепко, что можно будет задохнуться в объятиях, и всё то время, что они были в разлуке, истает, исчезнет, как следы на склоне бархана…
С хребта осыпающегося холма, подхватывая крупнозерный песок следующим ветром, пришпоренные азартом лошади путешественников перешли в яростный галоп, когда Зуко увидел массивные въездные ворота Айн Шамса, распахнутые будто только для него одного. Спускаясь в оазис, он заметил, что дальняя часть города шире и поднимается выше, цепляясь за скалы, сливается с ними, расползаясь по ним вширь, а нижняя, та, что ближе к воротам, вся испещрена витиеватыми низкорослыми постройками. Стянув со взмокшей головы куфию, укрывавшей также нос и рот, отбросив с плеч пыльный бурнус, оставшись в свободного кроя светло бежевых брюках и такой же рубашке из плотного хлопка с длинными рукавами, они самоуверенно проехали мимо сторожевых башен, пояснив скучающей охранникам цель своего пребывания в Айн Шамсе. Зуко и сопровождающие не стали задерживаться у ворот, обязательно вызвав расспросы. Несмотря на то, что лошади были покрыты корками пыли, с пенистыми губами и тяжелыми вздымающимися потными боками, в них явственно угадывалась порода, одно это уже должно было вызвать интерес стражи к личностям проезжих, тем более что маги в этих краях такая же редкость, как родниковые источники. С другой стороны, крепость давно не охранялась так бдительно, как это было раньше, да и от кого, собственно - здесь мирные земли и такое же мирное население, очевидно, чужестранцы или торговцы не вызывали особых подозрений в виду отсутствия каких-либо конфликтов с их стороны, а на мелких жуликов или воришек вновь прибывшие похожи не были. Разглядев город, Зуко ощутил кислый привкус разочарования – белый камень теперь представлялся отнюдь не белым – неопрятно серый, грубо пористый, как талый снег, испещренный загульными жаркими ветрами и пыльными бурями, он казался грязно-серым. Площадь у ворот и без того не особо широкая, но стоило выехать с нее, как душные улочки стремительно сужались, да так что не по всяким из них могли проехать телеги. Их многочисленность и извилистость, пересечения и внезапные тупики, заканчивающиеся глухими стенами, которые иногда прикрывали небольшие тесные садики или крохотные дворики, стихийно организовавшиеся базары, создавали отчетливое ощущение лабиринта, путь по которому знали лишь самые старые местные жители. Обилие закручивающихся и застаивающихся потоков спертых запахов удушало. Они, смешиваясь, концентрируясь над городом, как огромное облако: пронизывающе скверные, дурные, отталкивающе, спазмирющие желудок, среди них и запах человеческого пота, немытых волос и воняющих ртов, жара грязных лошадей и мулов, горелого мяса, горького оливкового масла, прокисшего вина, едкого дыма, овощных отходов и нечистот, пряностей, незнакомых сушеных трав и кореньев, низкой выделки шкур животных – передать все запахи не представляется возможным, нос быстро закладывает от его силы и резкости, смешивая все тонкости в один плавильный котел тошнотворной вони. Храпя и фыркая, с ревом готовые подняться на дыбы, привыкшие к простору темпераментные лошади, то и дело шарахались в сторону, цокая копытами по разбитым мостовым, наталкивались на растянутые между домами вывески, полотняные навесы, распахнутые ставни смотрящих окно в окно белесых халуп-построек. Зуко, кривясь в брезгливом оскале, сердясь и горячась, взмахивая плетью, покрикивая на нерасторопных и приставучих зазывал, увидевших очевидно зажиточного незнакомца, всё четче ощущал, что окончательно заблудился. Они уже более часа крутились в этих убогих каменистых петлях, а выйти к центру города с храмом, и ожидаемо просторной площадью, не удавалось, хотя они успели разглядеть его верхушку при въезде в город. Вместо ответов на вопрос, местные лукаво щурились, оскаливая гнилозубые рты, и сушенными хваткими руками, не переставая болтать скороговоркой, тащили в собственный магазинчик или дом. Выход на главную площадь был скорее чудом и большой удачей, чем осознанно выбранный путь. Окруженный веерами карликовых пальм и остриженных под округлые шапочки брокколи местных темно зеленых кустарников с пахучими желтыми цветами, невероятный по своей красоте храм цвета яичной скорлупы, вздымающийся вверх на пьедестале, куда ведут окружающие его кольцом лестницы с низкими ступенями, ершистый и колючий, похожий на перевернутую агонизирующую многоножку с острым жалом, изогнутым вверх, украшенный богатым изысканным орнаментом, выделенный таким же сложным многоярусным строением, сужающегося до клиновидного шпиля. Не останавливаясь, ни себе, ни свите не давая передохнуть и минуты, наклонившись с лошади над увесистой высокобортной чашей, бьющей струей воды, смочив лицо и коротко остриженные волосы, Зуко успел схватить ртом немного прохладной воды, прежде чем указал вверх на поднимающееся дорогу. Она представлялась еще более жуткой, чем те, по которым они добирались сюда, а подъем виделся непреодолимым. Это не пугало Зуко, но несколько смущало – он слышал от торговца с Островных Земель, что у дяди весьма неплохое угодье, где оно могло расположиться и что здесь можно выращивать – Зуко решительно не понимал. Меньше поселений в верхней части города, дорога просторней, а народ и вовсе не был похож на нижерасположенных селян, это были скорее ремесленники, чем торговцы, и кузнец, представившийся как Иззат, сказал, прекрасно знает дядю и его замечательный духан (небольшой ресторан, трактир) на Черной Скале, которая находится по другую сторону туннеля. Другую! Вот оно как!.. Но что воину и талантливому магу Небесного Огня делать в столь скудном и скучном месте, среди копающейся в земле черни?!.. И каким образом можно было пробить такую толщь скалы, не вызвав обрушений? Что защищает проезд от черных бурь?.. Похоже, без магии Земли не обошлось. Сквозной туннель был глубоким, слабо освещенный тусклыми факелами, и достаточно широкий, чтобы по нему можно было проехать бок о бок на двух повозках с мулами. Высокие, удивительно ровные, сводчатые потолки и скважистые, грубо обточенные, стены были испещрены руническими знаками, мерцающие в пламени огня, как скопление созвездий. Земля. Ее магия. Куда более древняя и малоизученная, чем магия Огня, от мысли, что только лишь она удерживает в балансе эту массивную каменную твердь, в горле пересохло, и Зуко невольно ускорился, предпочитая быстрее оказаться под привычными солнечными лучами по другую сторону скалы. Открывшейся вид поражал – с высоты отвесных скал виднелось черное извилистое тело реки, протекающей совсем близко от городских ворот, по обоим берегам устланная обширными, плодородными коврами бурной растительности, находились небольшие поселения, возделывающие зерновые и овощные культуры. Широкие пластины террас выдавались острыми уступами, нависая один над другим, и на каждом располагались щедро разбросанные, будто игрушечные, домики из дерева и грубого плитняка. Зуко, не пытаясь даже застигнуть, вновь уловил этот насыщенный запах, суховей не обманул его – подвяленный виноград, созревающие на деревьях оливки и миндаль, ароматы апельсиновой цедры и медовых цветов – все они были принесены им отсюда – эта сторона скалы не имела ничего общего с обратной, выступая на контрасте, казалась и вовсе самостоятельным городом. Зуко увидел то, что искал – одноэтажная скромная вилла соломенно-кремового цвета с дымчато-серой черепичной крышей – ее плавные, гибкие линии резко отличались от остроугольных прямоугольников других домов, а разбитый вокруг плодоносящий сад укрепил Зуко в мыслях, что поиски увенчались неоспоримым успехом. Грудь туго стянуло ремнем, а истерзанное разлукой сердце восторжествовало от одержанной победы – оставив лошадь Тео и Мингу, Зуко порывисто спрыгнул на каменистую тропу и азартно припустился вверх по серпантину крутых ступеней, задыхаясь душившим его смехом. Усталости как небывало! К нему вернулись прежние силы, и, забыв про все правила приличия, отбросив царственную стать, он по-пацански лихо перемахнул через низкую каменную стену, и оказался среди апельсиново-мандариновой рощицы. Весело сорвав самый спелый фрукт, скусывая с него жгуче-кислую кожуру, вгрызаясь зубами в кровавую сочную мякоть, крутясь и отсмеиваясь, то крадучись среди молодых деревьев, то играючи и полубегом, Зуко направился по выложенной разноцветной битой плиткой тропинке к дому, абсолютно уверенный, что тот не охраняется и дядя здесь.
Не сюжетно, скорее ассоциативно, зрительно-эмоционально, просто так - чтобы глаза видели, а нос чуял!!!
читать дальше
Потеряв равновесие, вздрогнув, рыжий берберец Гулджул (колокольчик!) споткнулся, едва не упав на передние ноги. Зуко нетерпеливо грубо отдернул его, натянув поводья, чем вызвал протестующее храпение.
Мутноватая пелена, качаясь, то и дело закрывала глаза, стекала как пот, мешая сосредотачиваться, голова наполнялась эхом невнятного гула, будто он проезжал мимо взбудораженного осиного роя. Мышцы изнывали от боли, и он не понимал, сколько сможет принуждать себя двигаться. Здесь нет жизни, нет растительности, на склонах и по руслам высохших рек колючие тамарисковые островки былой красоты, трепетая, шуршат, как ядовитые эфы, редкие акации и бальзамные деревья, сухие пальмы, изогнувшись, стоят мертвыми призраками, распластав свои черные листья, подобно застывшим в смоле гигантским птицам с расправленными хищными крыльями. Занесенные ветром тропы, извилистый серпантин песчаных узоров. Обширные равнины, пустынные земли, щедро усыпанные желто-бурой пылью, ставшей теперь полупрозрачно белесой, как поваренная соль, иссушенные слоистые скалы, торчащие из земли, подобно костям вымерших животных, небо казалось тоже блеклым, скоро в его дымке появится солнце цвета белого золота. Ночная прохлада приободрила его спутников ненадолго, третьи сутки в пути и они начали выказывать признаки усталости, вяло покачиваясь в седлах и тревожно вглядываясь в светлеющий горизонт. Даже утром встречный ветер обжигает кожу, сушит губы, каждый вдох расцарапывает горло, въедаясь в него огнем, словно едкий красный перец, двигаться им еще несколько часов, и к тому времени жар станет нестерпимым. Где-то, далеко позади, чуть пенясь, накатывают приливные волны, но память об этих глухих всплесках, вылизывающих берег, лишь усиливают жажду. Запаса воды, что они обновили в Эль-Маррис, у него осталось не больше полуфляги. Соль впитывается в поры, едва выступая на ней, на зубах скрипит песок, но мысли уже летят по тропам всхолмленных дюн, через узкие змеевидные хребты, к затерянной среди остановившегося времени крепости Айн Шамс (Глаз Солнца). Зуко запрещал себе думать о доме, резко и самоуверенно перечеркнув роскошь достатка, эту ажурно дворцовую негу, украшенную драгоценностями и тщеславием. Но как бы он ни старался, не мог позабыть тонкие запахи оливковых рощ и цитрусовых плантаций, богатых виноградников, а за ними, еще выше, поднимаясь извилистыми каменными тропами в горы на высоты за тысячу метров, заслоняя дворцовые земли тенистой свежестью лесов, так головокружительно пахнет хвоей в безветренные дни. В горел стоял прохладный вкус речной воды. Зуко рассерженно сглотнул. Пустившись в путь, он отрезал себе пути для возвращения, пока не встретится с дядей. Он инстинктивно чувствовал, что близок к цели. Он не сбился с дороги, отчаиваться, особенно сейчас, просто не позволительно. Он убеждал себя, это только иллюзия, что впереди нет ничего кроме суши и песка, что пустыня не имеет своего начала и конца, поднимаясь, опускаясь, вновь теряя из виду тракт, они двигались едва ли не в слепую, но Зуко твердо знал - там, за очередным неприступным барханом расстилается призрачный оазис, такой же невероятный, как полуденный мираж. Из пустоты тускло-серого песка, смешанного с мелким оскольчатым камнем, вдруг поднимаются ввысь сплошные, белоснежные, словно выкованные из глыб арктического льда, каменные стены, обращенные сотни лет назад в руины и восстановленные заново - такие же старые, как эта пустыня, такие же онемелые и неприступные, как величественный, молчаливый отшельник Айн Шамс. Его история помнит многое, но ровно столько же и позабыто, теперь он скорее память о былом, чем развивающийся ремесленно-торговый город на пути в Дахаб аль-Мадина. В Айн Шамсе не живут, а доживают, стареют, не мудрея, ищут полнолунными ночами непрописные истины, прячутся от невидимых преследователей своей совести – что забыл совестливый дядя в таком безвременном захолустье, что привело и что заставило остаться здесь принца огненной крови?.. Не оборачиваясь назад, не замечая сопровождающих, избавляясь от мучавших его безответных вопросов, Зуко старался как можно ярче и отчетливее представить себе Айн Шамс, нарисовать, как на холсте, мельчайшие подробности, склоняясь в своем видении от роскошеств до полной нищеты, будто паря над улицами бесплотным духом, внимательно заглядывая в глаза каждого жителя: заезжих купцов и странствующих мудрецов, местных каменщиков, жестянщиков, сапожников, портных, музыкантов и танцовщиков, крестьян, многочисленных торговцев фруктами, на прилавках которых лежат пестрые россыпи спелых сочных фрукты, глянцевых и упругих, будто восковые, на центральной базарной площади, под открытом небом и в тени низкорослых деревьев, бойко предлагают разноцветные дешевые тряпки, пыльные циновки, сложной ручной работы ковры и коврики, а в тени широколистных пальм искрящийся фонтан, брызжет ледяной водой, преломляясь под солнцем в чудесную радугу. Его сердце забилось чаще, то разбухая, то резко сжимаясь от предвкушения долгожданной встречи, мучительной и такой необходимой. За многие километры суховей принес пьянящие запахи детства, завивающиеся и расплетающиеся нитями шелка, прошивающих его память насквозь: чистая радость и серебристый смех, древесный уголь и горькое кофе, лоснящиеся сальные финики, оливковое масло и пахучая сладкая дыня, терпкое рубиновое вино и золотой мед, плавкий шоколад с мускатными орехами и пастила с вяжущей язык корицей, ласковая нежность и заботливая теплота. Зуко закрыл глаза и задержал дыхание, впитывая, усваивая ароматы. От такого бешеного наплыва чувственных воспоминаний закружилась голова, и защипало в носу, пальцы крепче стянули повод - он подался корпусом вперед, в пульсирующих мыслях ускоряя ход времени. Какие-то жалкие часы после долгих недель плавания по морю, после многодневных скитаний по этим бесплодным пустошам, отделяют его от безумного всплеска счастья – ослепительного и неистового, как выброс вулканического огня. Того мига, когда он увидит дом своего дяди, его благоухающий сказкой розовый сад, и его самого в беседке с каменным полом и резными колонами за неторопливой чашкой поджаристого кофе или ароматного мятного чая, когда он увидит гостя, и широкая улыбка расцветет на губах, в огромных каштановых глазах вспыхнут праздничные искры, он обнимет так крепко, что можно будет задохнуться в объятиях, и всё то время, что они были в разлуке, истает, исчезнет, как следы на склоне бархана…
С хребта осыпающегося холма, подхватывая крупнозерный песок следующим ветром, пришпоренные азартом лошади путешественников перешли в яростный галоп, когда Зуко увидел массивные въездные ворота Айн Шамса, распахнутые будто только для него одного. Спускаясь в оазис, он заметил, что дальняя часть города шире и поднимается выше, цепляясь за скалы, сливается с ними, расползаясь по ним вширь, а нижняя, та, что ближе к воротам, вся испещрена витиеватыми низкорослыми постройками. Стянув со взмокшей головы куфию, укрывавшей также нос и рот, отбросив с плеч пыльный бурнус, оставшись в свободного кроя светло бежевых брюках и такой же рубашке из плотного хлопка с длинными рукавами, они самоуверенно проехали мимо сторожевых башен, пояснив скучающей охранникам цель своего пребывания в Айн Шамсе. Зуко и сопровождающие не стали задерживаться у ворот, обязательно вызвав расспросы. Несмотря на то, что лошади были покрыты корками пыли, с пенистыми губами и тяжелыми вздымающимися потными боками, в них явственно угадывалась порода, одно это уже должно было вызвать интерес стражи к личностям проезжих, тем более что маги в этих краях такая же редкость, как родниковые источники. С другой стороны, крепость давно не охранялась так бдительно, как это было раньше, да и от кого, собственно - здесь мирные земли и такое же мирное население, очевидно, чужестранцы или торговцы не вызывали особых подозрений в виду отсутствия каких-либо конфликтов с их стороны, а на мелких жуликов или воришек вновь прибывшие похожи не были. Разглядев город, Зуко ощутил кислый привкус разочарования – белый камень теперь представлялся отнюдь не белым – неопрятно серый, грубо пористый, как талый снег, испещренный загульными жаркими ветрами и пыльными бурями, он казался грязно-серым. Площадь у ворот и без того не особо широкая, но стоило выехать с нее, как душные улочки стремительно сужались, да так что не по всяким из них могли проехать телеги. Их многочисленность и извилистость, пересечения и внезапные тупики, заканчивающиеся глухими стенами, которые иногда прикрывали небольшие тесные садики или крохотные дворики, стихийно организовавшиеся базары, создавали отчетливое ощущение лабиринта, путь по которому знали лишь самые старые местные жители. Обилие закручивающихся и застаивающихся потоков спертых запахов удушало. Они, смешиваясь, концентрируясь над городом, как огромное облако: пронизывающе скверные, дурные, отталкивающе, спазмирющие желудок, среди них и запах человеческого пота, немытых волос и воняющих ртов, жара грязных лошадей и мулов, горелого мяса, горького оливкового масла, прокисшего вина, едкого дыма, овощных отходов и нечистот, пряностей, незнакомых сушеных трав и кореньев, низкой выделки шкур животных – передать все запахи не представляется возможным, нос быстро закладывает от его силы и резкости, смешивая все тонкости в один плавильный котел тошнотворной вони. Храпя и фыркая, с ревом готовые подняться на дыбы, привыкшие к простору темпераментные лошади, то и дело шарахались в сторону, цокая копытами по разбитым мостовым, наталкивались на растянутые между домами вывески, полотняные навесы, распахнутые ставни смотрящих окно в окно белесых халуп-построек. Зуко, кривясь в брезгливом оскале, сердясь и горячась, взмахивая плетью, покрикивая на нерасторопных и приставучих зазывал, увидевших очевидно зажиточного незнакомца, всё четче ощущал, что окончательно заблудился. Они уже более часа крутились в этих убогих каменистых петлях, а выйти к центру города с храмом, и ожидаемо просторной площадью, не удавалось, хотя они успели разглядеть его верхушку при въезде в город. Вместо ответов на вопрос, местные лукаво щурились, оскаливая гнилозубые рты, и сушенными хваткими руками, не переставая болтать скороговоркой, тащили в собственный магазинчик или дом. Выход на главную площадь был скорее чудом и большой удачей, чем осознанно выбранный путь. Окруженный веерами карликовых пальм и остриженных под округлые шапочки брокколи местных темно зеленых кустарников с пахучими желтыми цветами, невероятный по своей красоте храм цвета яичной скорлупы, вздымающийся вверх на пьедестале, куда ведут окружающие его кольцом лестницы с низкими ступенями, ершистый и колючий, похожий на перевернутую агонизирующую многоножку с острым жалом, изогнутым вверх, украшенный богатым изысканным орнаментом, выделенный таким же сложным многоярусным строением, сужающегося до клиновидного шпиля. Не останавливаясь, ни себе, ни свите не давая передохнуть и минуты, наклонившись с лошади над увесистой высокобортной чашей, бьющей струей воды, смочив лицо и коротко остриженные волосы, Зуко успел схватить ртом немного прохладной воды, прежде чем указал вверх на поднимающееся дорогу. Она представлялась еще более жуткой, чем те, по которым они добирались сюда, а подъем виделся непреодолимым. Это не пугало Зуко, но несколько смущало – он слышал от торговца с Островных Земель, что у дяди весьма неплохое угодье, где оно могло расположиться и что здесь можно выращивать – Зуко решительно не понимал. Меньше поселений в верхней части города, дорога просторней, а народ и вовсе не был похож на нижерасположенных селян, это были скорее ремесленники, чем торговцы, и кузнец, представившийся как Иззат, сказал, прекрасно знает дядю и его замечательный духан (небольшой ресторан, трактир) на Черной Скале, которая находится по другую сторону туннеля. Другую! Вот оно как!.. Но что воину и талантливому магу Небесного Огня делать в столь скудном и скучном месте, среди копающейся в земле черни?!.. И каким образом можно было пробить такую толщь скалы, не вызвав обрушений? Что защищает проезд от черных бурь?.. Похоже, без магии Земли не обошлось. Сквозной туннель был глубоким, слабо освещенный тусклыми факелами, и достаточно широкий, чтобы по нему можно было проехать бок о бок на двух повозках с мулами. Высокие, удивительно ровные, сводчатые потолки и скважистые, грубо обточенные, стены были испещрены руническими знаками, мерцающие в пламени огня, как скопление созвездий. Земля. Ее магия. Куда более древняя и малоизученная, чем магия Огня, от мысли, что только лишь она удерживает в балансе эту массивную каменную твердь, в горле пересохло, и Зуко невольно ускорился, предпочитая быстрее оказаться под привычными солнечными лучами по другую сторону скалы. Открывшейся вид поражал – с высоты отвесных скал виднелось черное извилистое тело реки, протекающей совсем близко от городских ворот, по обоим берегам устланная обширными, плодородными коврами бурной растительности, находились небольшие поселения, возделывающие зерновые и овощные культуры. Широкие пластины террас выдавались острыми уступами, нависая один над другим, и на каждом располагались щедро разбросанные, будто игрушечные, домики из дерева и грубого плитняка. Зуко, не пытаясь даже застигнуть, вновь уловил этот насыщенный запах, суховей не обманул его – подвяленный виноград, созревающие на деревьях оливки и миндаль, ароматы апельсиновой цедры и медовых цветов – все они были принесены им отсюда – эта сторона скалы не имела ничего общего с обратной, выступая на контрасте, казалась и вовсе самостоятельным городом. Зуко увидел то, что искал – одноэтажная скромная вилла соломенно-кремового цвета с дымчато-серой черепичной крышей – ее плавные, гибкие линии резко отличались от остроугольных прямоугольников других домов, а разбитый вокруг плодоносящий сад укрепил Зуко в мыслях, что поиски увенчались неоспоримым успехом. Грудь туго стянуло ремнем, а истерзанное разлукой сердце восторжествовало от одержанной победы – оставив лошадь Тео и Мингу, Зуко порывисто спрыгнул на каменистую тропу и азартно припустился вверх по серпантину крутых ступеней, задыхаясь душившим его смехом. Усталости как небывало! К нему вернулись прежние силы, и, забыв про все правила приличия, отбросив царственную стать, он по-пацански лихо перемахнул через низкую каменную стену, и оказался среди апельсиново-мандариновой рощицы. Весело сорвав самый спелый фрукт, скусывая с него жгуче-кислую кожуру, вгрызаясь зубами в кровавую сочную мякоть, крутясь и отсмеиваясь, то крадучись среди молодых деревьев, то играючи и полубегом, Зуко направился по выложенной разноцветной битой плиткой тропинке к дому, абсолютно уверенный, что тот не охраняется и дядя здесь.
@темы: зарисовки
-
-
12.07.2009 в 22:41Последний особенно меня порадовал когда в тюрьме пресс качал ^_^А продолжение будет ли?-
-
12.07.2009 в 22:55(но ты учти, что Зуко здесь лет 16, а дяде порядка 40, в моем видении он моложе своего брата, поэтому и не царь-король. вдобавок, Огонь вобщем-то в перемирии с Землей. Земля стихия жестская, и Огню изначально с ней лучше не конфликтовать и по тихому мириться - до поры до времени, канешна)
-
-
12.07.2009 в 22:57- ДЯДЯ АЙРО!!!!!!!!!!!!!!
Вздрогнув, будто пораженный молнией, скорее отчаянный, чем напуганный, дядя выронил корзину, охнул, попятившись спиной к двери, закрываясь руками, как от прокаженного.
Его пес ощетинился, с рыком выступил вперед, заметив незваного гостя.
- Уходи! Уходи отсюда!!! СЛЫШИШЬ!!! – выкрикнутые надломленным голосом хлесткие слова остановили Зуко на месте, онемелого и растерянного.
Всего миг назад шумный и искренний, но его так метко ударили наотмашь, что как всполох пламени, погасла, превратившись в глухой камень черного оникса, его мимолетная радость, усохла лепестками роз на побледневших губах.
Сливы запрыгали по ступенькам, раскатились по веранде, рассыпались по траве.
- Дядя? – отказываясь слушаться, прилипший к небу язык с напряжением произнес вязнущие в голове мысли.
Еще немного и сердце разорвется, лопнет, как зажатый в руке апельсин, истекая багровым терпким соком. Боль подкатывала к горлу, не давая вдохнуть. Было возвращенные к нему силы, стремительно покидали тело, превращая в осенний лист, так смиренный ветру.
- УХОДИ СЕЙЧАС ЖЕ!!!!!!
Дверь с треском захлопнулась.
Пес зашелся хриплым старческим лаем, но подойти ближе не решился.
- Вот… дьявол, - выдавил Зуко, стискивая в ладони скользкие сочащиеся горькой сладостью цитрусовые корки.
Что еще смел он ожидать после того, как отец выдворил его дядю, собственного брата, из страны, запретив всякие контакты с сыном и дочерью, и всё только по вине этого взбалмошного сына. Держи он язык за зубами и имей хоть каплю осторожности в крови, дяде не пришлось искать приюта в забытых богами краях, опасаясь гнева правящего брата. Крайнее раздражение и нежелание видеть племянника отнюдь не самыми худшие реакции, Зуко решил не спешить. Дуги гнут с терпением и не вдруг. Он не уедет, пока не поговорит, только дядя сможет его понять, развеять гнетущие тревоги и объяснить причину ночных кошмаров.
Тео и Минг подошли, ведя под уздцы лошадей, когда Зуко, закатав рукава по локоть, сидел за воротами, опершись о них спиной, ощущая глухие удары бросающегося пса, лаявшего теперь еще хрипче.
Выслуживается перед дядей.
Принц поджал искусанные, алые, словно фруктово-пряный Мондоз (сорт красного винограда), губы.
- Куда мы направляемся, Зуко? – узнал Минг, чуть учтиво наклоняясь для получения ответа.
Бездейственная покорность давалась Зуко тяжело, он только пожал плечами, рассматривая липкую пыльную ладонь, покрытую сахаристым соком красного апельсина. Его решимость вернулась вместе с холодом спокойствия.
- Никуда. Вечно дядя отсиживаться не будет, ему придется меня принять. Даже если сам Гибли (песчаная буря) живьем здесь схоронит, мы не сдвинемся с места, - холодно произнес он, ощущая приступ острого голода в животе при мысли о саде, переполненном истекающими нектаром фруктами.
Тео переглянулся с Мингом, они кивнули друг другу, смиряясь с неизбежным, и отвели лошадей в тень раскидистой кривобокой смоковницы, усаживаясь ждать на массивных корнях дерева, крепко вцепившихся в иссушенную землю.
Неизвестно наблюдал ли всё это время дядя или нет, только не прошло получаса, как он, смиловавшись над их усталым изнеможением, появился у ворот, тяжелым рывком открывая их на себя, так что Зуко чуть не упал на спину беспомощным перевернутым скарабеем.
- Что с тобой поделаешь, знаю, ты упертый как ишак, так и нечего людей мучить, - дядя говорил тихо, но Зуко уловил в его интонации приветливо-нежные нотки расположенности, - бери-ка своих хранителей, да проходи в дом. Лошадей поставь к моей красавице Анадил, в хлев…
Зуко коротко угукнул, однако, какая неслыханная наглость отправлять принца с таким поручением… или он просто отвык от странных прихотей дяди?..
А дядя такой же здоровый, крепкий, он почти не изменился за два года - не постарел - разве стало чуть больше серебряных волос на голове, приподнялись скулы, суховатое лицо заострилось, но пролегшие тонкой сеткой морщинки вокруг глаз и врезавшиеся узкие скобки складок около губ не в счет – жизнь одиночки делает любого человека грубее, впечатывается в кожу подобно коре Тенере (одинокая акация) в собственную обезвоженную древесину.
Пес льстиво крутился у ног, обнюхивая и повиливая хвостом, всячески демонстрируя игривое дружелюбие.
- И вот еще что, - хозяйственно добавил дядя через плечо, когда Тео и Минг завели лошадей в сад, - налей воды из колодца, ячменное зерно насыплешь после захода солнца, пусть отдыхают, а пока побалуй их финиками, они заслужили…
Зуко поднял изломанную смоляную бровь, недовольно морща узкую переносицу. Поручение виделось ему всё более унизительным и бессмысленным.
Но дядя будет для него последним человеком на земле, к которому он испытает ненависть, а гордость свою он в состоянии проглотить с легкостью усвоения сырого куриного фарша.
- Не скалься, Зуко! Здесь прислуг нет, а на ребят не вали, они гости – пусть в дом идут. Сам кашу заварил – сам и хлебай, - с какой-то необъяснимой хитрецой беззлобно усмехнулся дядя, блеснув черными жемчужинами глаз.
Всё было выполнено в точности, и пока Зуко управлялся в сарае, дядя успел подсуетиться и к его возвращению на столе уже стоял высокий графин с прохладной родниковой водой, орехи и салат с печеными баклажанами, благоухающий пряностями, на второе ждала своей очереди кефта с луком, а на закуску пшеничные лепешки на молоке. Дядя не спешил с расспросами, а Зуко горел нетерпением высказаться, набивая рот, мучительно глотая вместе с разбухшим пресным хлебом слова, он чувствовал себя даже более одиноким, чем в ветхом суденышке посреди шторма.
Было ли приглашение войти простой учтивостью или дядя его простил?..
А потом они отправились в трактир ниже по склону, чтобы обстоятельно подготовиться к наплыву послезакатных посетителей, выпекая и поджаривая изысканные блюда до самого вечера в окружении четырех расторопных хозяйственных помощниц, с яркими именами – застенчивая Лэйен, тяжеловесная и громогласная Малак, строгая Ханифа и совсем молоденькая хохотушка Сен, всего год старше принца Огня. Зуко и его телохранители, скорее мешались на кухне, чем помогали, но тем сильнее удивлялся молодой маг, как потрясающе легко и ловко всё удавалось дядюшке, в этом знойно-влажном дурмане, среди кастрюль и огромных сковородок, разогретых сильным пламенем противней, окутанные насыщенными запахами крепких мясных супов, заправленных душистой чечевицей и фасолью, разваривающегося ароматного риса для будущего плова, жарящейся сочной баранины и говядины, тушеных овощей и остро-пряных ароматов трав. То и дело перехватывая что-то из аппетитно скворчащего, украдкой пробуя обожженными пальцами, слизывая соус и стекающее масло, они провели весь день. Роскошные, сложные блюда, даже слишком утонченные для повседневности. К вечеру они все едва держались на ногах, но раскрасневшийся и радостный дядя, едва успев переодеться, настоял на встрече долгожданных гостей, которых, казалось, он знал поименно, лично с каждым здоровываясь за руку, обнимаясь, участливо расспрашивая и о проведенном дне, и о здоровье семьи. Зуко угрюмо сторонился, чувствуя себя зажато в среде простолюдинов, даже видя пример радушия дяди, который был так к ним привязан и так счастлив быть в их кругу, что Зуко стало совестливо болезненно за грудиной. Сидя на табуретке в углу трактира за чашкой очень сладкого и густого кофе, приправленного кардамоном, он подумал, что дядя, пожалуй, нашел свою идиллию, как бы он не думал про это место. И, возможно, дядя не рассердился на внезапный визит племянника, а испугался того, что скоро лишится всего этого. Вне всяких сомнений, брат узнает, или уже знает, что Зуко нашел дядю, и ему придется снова уехать. Стоило ли приезжать?.. Ведь это чистой воды эгоизм, дядя натерпелся от этой дикой и строптиво-детской безбашенности столько, что и не перечесть, удивительно, что он его до сих пор любит… Или уже нет?..
-
-
12.07.2009 в 22:58Поначалу разговор не клеился, Зуко уклонялся, то настраиваясь, то сворачивая с намеченной темы, красноречивее стараясь поведать обо всем, что не касалось его истинных страхов, с необыкновенной гордостью продемонстрировал и сложное «лунное зеркало», о котором лишь говорил дядя, но никогда не показывал, уверяя, что это трудный магический ход даже для мага Небесного Огня, и практического значения не имеет, возбужденным полушепотом рассказал, как хитро выкупил несколько полезных свитков магии Небесного Огня и изучал их втайне от отца и своей сестры, он почти взрослый и очень многое умеет, а если постарается еще немного, то ничем не будет уступать дяде в магических приемах. Он успешен благодаря дяде, только он один учил смотреть на вещи с проникновенной внимательностью, искать в себе новые, лучшие, качества, взращивать огонь не внешний, а внутренний, что и сделает его, принца Зуко, в итоге, лучшим магом и бойцом. Никто из сверстников не может противостоять ему, и с ядовитой насмешкой упомянул, как сходит с ума сестра, понимая, что ей не стоит пытаться выйти на тот же уровень, как успехами гордится отец. Однако чем чаще Зуко упоминал отца, тем быстрее дичал, замыкался, увядая, как цветок без влаги, будто бы это родное слово впрыскивало под кожу порцию яда, сладкого и смертоносного. Их отдаленность друг от друга, снисходительно прохладные и сложные, всегда неровные и соревновательные, отношения уязвляли Зуко, обнуляя достижения и результаты, когда отец не выказывал внимания и поддержки, но сейчас в словах молодого мага было нечто иное. Мучительное и тягостное, именно то, с чем он приехал сюда.
- Через месяц-полтора, я уезжаю с отцом… - взгляд стал безразлично стеклянным, а голос безжизненным, - Провидцы магов Земли ощущают вибрации, как если бы наша планета вздрогнула, и волны страха прошлись по ее поверхности, как по речной глади… Они шлют сообщения, в которых ответствуют отцу, что грядет новая эпоха, перемены, которые перечеркнут жизни каждого из живущих… Они не говорят что это, или они не знают, или, отец не считает нужным мне сообщать, но я чувствую его волнение… - Зуко прикрыл глаза, сосредотачиваясь на словах, но перешептывающиеся звуки, воющие и стонущие, как неприкаянные духи, летали над отяжелевшей головой, напевая бессловесные колыбельные, незаметно утягивали в сон, но внутренняя боль лишала покоя, - Может, оно передалось мне?.. – опустошающие его слова произносились с трудом, но Зуко собрался, быстро открыл глаза и замер сосредоточенным цепким взглядом на покачивающейся ленте колокольчиков над крышей беседки, - Но я тоже ощущаю, мы стоим будто на краю чего-то… гибельного... Я живу в окружении смутных предчувствий беды каждый день иду куда-то, только всё в тумане, впереди я ничего не вижу…
«Мне страшно, я скучаю, я, как никогда, одинок, я не нахожу места от вопросов, я некому не нужен, я никому не верю и со мной рядом больше нет вас!», - молчали упрямые губы.
Айро блуждающе хмурым взглядом смотрел на дно чашки, обхватив ее шершавыми пальцами. Он имел представление о том, о чем столь взволнованно говорил племянник, но молчал.
- Я чувствую смерть, - подавив крик, Зуко, опаленный нахлынувшей волной страха, встав и решительно подошел к беседке, всем весом облокотившись о перила, пытаясь успокоиться, согреться под теплым свитером, все ниже опуская рукава, натягивая их на кисти рук, и продолжая сотрясаться в лихорадке и бормотать себе под нос, - рядом, близко… она крутится, как голодный шакал, сверкает глазами, скалит пасть, рычит, но не подходит…
«Но ведь вы знаете, что подойдет... Разве ВЫ ее не чувствуете? Разве вы не видите ЕЕ по ночам?..», – ветер донес шепот, проникновенный и напугано дрожащий, словно серебряная росистая паутинка между пшеничных колосков.
Айро искоса бросил на племянника печальный, затравленный взгляд, сумеречно вздохнув, будто постарев за эти жестокие минуты тишины, он мягко подошел сзади и положил свои руки на плечи Зуко, осмыслено негромко произнеся:
- Ты видишь возможное будущее… Твои сильные чувства мешают его разглядеть, увидеть детали, узнать суть грядущих событий…
Зуко сжался под тяжестью мускулистых рук, но сердце будто бы отпустило, дышать стало легче. Дядя был единственным человеком, взявшим в плен его душу, и все беды, как раны, вскрылись безнадежностью:
- Да, знаю… Но как можно всматриваться в то, что несет гибель тому, кого я люблю?.. Нельзя, - дрожащими губами выдавил он, зажмуриваясь от закипающих злых слез, распластываясь по перилам.
Изо рта выскользнул тоненький язычок пара, тут же бесследно растворившись в ночном воздухе.
Он еще боролся, но огонь больше не мог согреть, унять боль, излечить от душевных страданий – мир повернулся к нему спиной, всё в абсолюте Вселенной казалось предательски бездушным. Ярость сгорела без пламени задолго до путешествия, и только внутри по-прежнему искрило, продолжая бунтовать, то замирая, то вновь грозя разразиться безумством.
- Ты не сможешь понять, почему это произойдет и как предотвратить, если не заставишь себя взглянуть… - такие благоразумные слова звучали тяжело, Айро с усилием развернул Зуко к себе лицом, поддерживая пальцами опустившейся к груди подбородок, - ты видишь кошмары, потому что днем убегаешь, пытаясь забыть, но чем дальше от них ты будешь днем, тем ближе они будут к тебе ночью… Полотно будущего уже начало ткаться, твои видения – твоя подсказка, слушай ее внимательно, смотри, запоминай всё, что сможешь. Видения не приходят просто так, а если они преследуют нас неотступно, значит, это указка самой судьбы начертить собственную линию жизни…
Зуко поднял глаза, окутанные зеленью весенней листвы, в тревожной надежде всматриваясь в уютно бархатные глаза дяди, незаметно для себя Зуко становился тоньше и нежнее шелка:
- Вы считаете, мои видения связаны с тем, что увидели маги Земли?
Дядя улыбнулся по-летнему ясно, заботливо приглаживая рукой ершистые волосы племянника:
- Я думаю, твои видения это звенья общей цепи событий, которые совершаться вне зависимости от наших желаний. Ты имеешь преимущества, зная нечто наперед, используй, чтобы изменить ход событий…
Эта уверенность подбодрила Зуко, на мгновение успокоив, он пылко уткнулся в окаменевший удивлением живот дяди, замыкая кольцо рук на спине, ощутив под пальцами налитые мускулы, с силой вдыхая тепловатый запах пота перемешанный с солнечным теплом мокрой верблюжьей шерсти, спитого кисловатого чая и маслянисто-горькой кухонной гари, со взрослой твердостью убежденно вышептав:
- Теперь вы понимаете меня… Я его не оставлю, не смогу оставить, - и вот уже в потемневших, будто предгрозовых, глазах мелькнула рассерженная стальная молния, - И вас я тоже не хочу потерять!.. БОЛЬШЕ Я НЕ ХОЧУ ВАС ТЕРЯТЬ!!!
Зуко стремительно переменился, метнулся, высвободившись, взбешенно и одним отрицающим жестом смахнув с факелов пламя, с какой-то особенной мстительностью взъярено разметав их в ночи, так же гневно уставился на дядю, не в состоянии понять хочет ли он бежать или нападать. Бурлящая кровь стучала в висках, плавила жилы, а в голове метались отчаянные мысли, слабость и сила волнами перекрывали друг друга, отчего он начал пошатываться, даже стоя на одном месте, тощий и ломко гибкий, как стебелек одуванчика.
С брякающим звоном сорвалась вниз красная лента колокольчиков.
-
-
12.07.2009 в 22:59- Зуко… - с хриплой болезненностью горестно шепнул Айро, сделав шаг навстречу, но Зуко не поддался, озлоблено мотнув головой, стыдясь своей ничтожности и желая ей немедленно отдаться в чужую власть, сдав все свои полномочия, с облегчением приняв любую опеку.
Уравновешенное скупым разумом и волей долгое молчание, видимое и нарочито твердо демонстрируемое спокойствие подобно льду, а беснующиеся чувства подобны пламени – вместе они разъели его, сделали хрупким, как покрытое трещинками стекло – достаточно еще одной толики участия, чтобы он разлетелся на мелкие осколки.
- Ты меня не потеряешь, обещаю… я не знаю куда поеду, но я… как-нибудь смогу дать тебе знать о себе…
Ложь. Ложь. ЛОЖЬ.
Еще несколько шагов, и он подошел вплотную, прижимая Зуко к перилам, понимая неловкость своего положения и необходимость обнять мальчика, тем самым успокоив.
- Вы нужны мне, - и вот он стих, сдался, смирился, так же внезапно, как и взвихрился, стыдливо пылая под обесцвеченным пепельностью луны матовым загаром, неподдельно смущенно прикусывая губы, а растревоженное сердце билось как у маленького крольчонка, - ты мне ОЧЕНЬ НУЖЕН…
Зуко никогда не называл дядю на «ты».
Глотая загустевшую слюну, пряча алость на щеках в лунном свечении, он замешкался, на что-то решаясь и не в состоянии себя преодолеть.
С незащищенными жирной смазкой руками, дядя бережно подхватил с каменного пола крохотные тлеющие искорки угасшего пламени, шепотком вымолив у них прощения и, оживших, заплясавших над пальцами, возгоревшихся цветистыми вспышками, щедрым жестом подбросил в воздух, плавными движениями разведенных рук вернув обратно в корзинки факелов. Теперь огонь горел так же ровно и благодарно, будто бы и не гас вовсе, сонно улегся, смирный и мурлыкающий, как домашняя кошка.
- Я никуда не денусь, Зуко,.. - сердечно улыбнулся он племяннику, подойдя и склоняясь над ним, слегка озадаченный тем, что мальчик будто присел, подогнув колени, но стоило задаться этим вопросом, как тот стремительно распрямился, забрасывая руки за шею и еще больше склоняя вниз под собственным весом, подтянулся на мысках и со всей подростковой страстностью, задорностью, отчаянно крепко поцеловал в губы, впился, будто прощался.
Мужчину ошарашено передернуло, но, даже зная, что это предаст смелости, отталкивать не стал, позволив ему высказаться, всецело раскрыться. Временами неуправляемо злой, жесткий и горячий, как сам дьявол, по своей натуре, принц скорее необщительный, замкнутый, и его неприкаянная двоякость объяснима. Он, как молоденькое дикорастущее деревце, сильное и слабое одновременное, закаленное собственным забвением, страдающее от жажды и холодных ветров, его плоды несъедобно горьки и кислы, но если его вовремя привить, то дерево, выросшее из него может быть чудесным, а плоды оно будет давать самые румяные, ароматные и сладкие. Он бы с готовностью служить поддался отцу, уступил бы всё, чего и когда тот пожелает, переступил бы через самого себя, вылепил бы как из пластилина того сына, каким хотел увидеть отец, и загвоздка была лишь в одном – Озай отринул сына едва тот начал взрослеть, сбросив, будто лишний мешок с овсом с телеги, неоправданно небрежно передав на попечение брата, со стороны безучастно наблюдая как сын становится чужим, и продолжая держать поодаль. Ребенком искал любви, жаждал ее, но разве мог найти ее в чужом человеке, ставшим роднее отца… Дядя не мог предать чувства мальчика, отгородившись, он бы потерял его навсегда, как потерял брат.
-
-
12.07.2009 в 23:01А эту воть - выложила!..
-
-
14.07.2009 в 22:30-
-
20.07.2009 в 23:28Нет, я не тормоз ^.^Как мило и романтично, очень мне понравилось...Особенно хороши конечно описания еды - вот прям даже на кухню захотелось пойти, фруктов какихнть схомячить*каплет слюнями на клавиатуру*А дальше? Дальше?Зы: Сорри, что читаю так медленно - после работы от компа дико плющит...
-
-
21.07.2009 в 07:56-
-
21.07.2009 в 07:58Еще не до конца отойдя от неожиданности и стремительности происходящего, Айро открыл заворожено-пьяные глаза, сконфуженно ощущая на языке солнечный молочно-травяной вкус, в голове шумело, и он не очень понимал, что теперь скажет мальчику, согласившись на то, за что обязан был категорически осудить.
Он не имел права соглашаться!..
Расцепляя объятия на шее, Зуко тут же перехватил горячие ладони, сжимая в своих, пятясь и зовя за собой, забавляясь, полутанцуя. Резко оборотившись, он ловко вспрыгнул, одним махом перебравшись со скамьи, и усевшись на стол, высвобожденной рукой небрежно сбрасывая чашки и чайник, которые, разбитые вдребезги, растеклись сильным запахом марамии, впитываясь жаром в пыльные щели между плитами.
Слова не шли на язык, зардевшиеся скулы полыхали, потворствующая слабость едва не роняла его на колени, а Зуко всё тянул и тащил, обнимая дрожащими мокрыми ладонями лицо, изучающе гладя пальцами по колючим щекам, непрерывно целуя припухшие губы, бессовестно потираясь ноющей промежностью о пах и прижимаясь всем телом. Скинутые с ног, полетели на пол ботинки, и дядя ощутил, как цепко обхватывают ноги его поясницу, пятками ударяя по бедрам. По-обезьяньи ловкие руки лезли без разрешения, проникая под свитер, как гибкие стебли лиан, опутывая, дурманя, захватывая в сладкий плен. Судорожное дыхание Зуко врывалось в полураскрытые губы и с шумом затягивалось обратно, дразня, играя терпением взрослого мужчины, окончательно сбитого с толку бесстыдностью и недетской самоуверенностью мальчишки. Храбрясь, распаляя, он знал, что переходит невидимую грань, за которой нельзя будет остановиться, ни прошлое, ни будущее не имело над ним власти, он желал только одного – привязаться, привязать, слиться, превратиться в прах, стать пеплом в руках дяди, лишь бы никогда больше не расставаться. Наконец, руки Айро оживились, дернулись к мальчику и одним рывком сорвали одежду, отбрасывая в сторону, так что Зуко не успел сгруппироваться и, ухнув, болезненно шлепнулся голыми лопатками на стол. В голове закрутилось, потемнело до черноты, и стоящий над ним дядя вырисовывался на фоне лунного света устрашающим силуэтом, суровым и массивным, как скала, безликой серой тенью которой являлся сам Зуко.
Спина исступленно горела, высвечивая в темноте багровые знаки огня и белые Солнца. Весь он, как на ладони, история, раскрывающая все его навыки и умения, история всей его недолгой жизни, долгой судьбы его гордого королевского рода, льющаяся вдоль позвоночника подобно податливо-ажурной плети винограда, теперь проступила на коже, раскрывая огненную сущность любому, кто мог прочесть язык Народа Огня.
- Я хочу этого… я уверен, - торопливо прошептал Зуко треснутым и каким-то неестественно поломанным голосом, слегка оробевший от сознания той силы, которая вот-вот обрушится на него, сила, могущая его раздавить как жалкую букашку под каблуком сапога.
-
-
21.07.2009 в 07:58Айро ничего не ответил, он молча сдернул ближе, ухватив за ноги, так что, когда он склонился, лицо Зуко оказалось напротив его, пышущего жаром, лица. Сердце вспыхнуло, и он оглушено задохнулся, будто проваливаясь в забытье, ощутив упоительные, прерывистые, охотно глубокие, винно-красные поцелуи на своем правом предплечье. Сдавливая, оставляя неприметные ожоги, они покрывали его худое жилистое тельце – трепетно узкую грудь, впавший темно-золотистый живот, мягкие закатно-бронзовые бедра - заставляя тихо-тихо стонать и нетерпеливо извиваться. Зуко и сам тянулся, оглаживая и лаская отвердевшие темные соски, с боготворящим животным упоением вылизывая волоски на груди, жадно вдыхал через нос чистый, родной, ни с кем не сравнимый, запах, насыщая язык резковатой горечью и солью, ставшими для него греховно сладкими на вкус, как фруктовый сахар, сходя с ума от истомившего желания.
Наконец, огонь вырвался, взбесился, скворча и с шипением падая вниз светящимися пучками, рассыпаясь от удара искрами, из которых тут же разгоралось новое пламя, соединяясь с другими в непонятном отрывистом танце, пульсируя и колеблясь, вылизывая камень, пламя окружало, оно взлетало огневыми цветами повсюду, смеясь, завивалось змеиными кольцами даже на столе, протекало кипящей жидкостью, обжигая кончики пальцев, вспыхивало и притухало, как учащающееся дыхание Зуко. И когда его тело окончательно освободилось от стягивающей движения одежды, ладонь дяди, чуть стискивая, легла поверх напрягшегося паха, Зуко, инстинктивно раздвинув шире ноги, самозабвенно выгнулся пульсирующей магматической дугой, панически быстро хватаясь закинутыми назад руками на край стола, попутно сердитым взглядом предупредив приближающиеся к плечам насмешливые огоньки. Но убедить их отступить не сумел. Огонь жил самостоятельной жизнью. Он был ЖИВОЙ.
Айро стянул с себя тесный свитер, и Зуко успел разглядеть, несмотря огрубелую кожу, испещренную старыми шрамами и ожогами, некоторые, казалось, испекли ее до самых костей, что это был всё еще очень крепкий и широкоплечий мужчина, с красивыми округлыми мышцами, бугристыми предплечьями, накачанным торсом и мощной грудной клеткой, Зуко и не придавал этому особого значение раньше, но теперь страх сдавил внутренности – будет очень больно. Он бросил мимо паха Зуко один снисходительно нежный взгляд, нагнулся, и тут же, обхватив член принца губами, затянул глубоко во влажный горячий рот, принявшись досконально обсасывать, лаская языком и губами, с таким настойчивым удовольствием, что Зуко, зажмурившись, едва не потерял сознание от обильного потока сладостных ощущений, на так же неотвратно чувствуя, что как бы активно не сопротивлялся, стоная сквозь зубы, сжатие и напряжение в паху нарастало - он кончит досадно быстро. Он намеренно уходил быстрее и дальше, погружаясь в состояние сна, отстраняясь от нарастающих безумных ощущений, сдерживая их, замалчивая, но огненная волна, то ли из его грез, то ли из реальности, разрасталась, ширясь, поднималась всё выше, пылая и темнея раскрытым зевом перед слезящимися от жара глазами. Откликаясь на божественно опытные ласки, двигаясь вспотевшими горячими бедрами в такт движениям, сквозь пульсирующее алый дурман возбуждения, со сведенной ломящей болью шеей, Зуко видел у себя над головой кружащийся водоворот огня, из которого, словно капли дождя с неба, вылетали искры, колющие кожу, как тонкими прокаленными иголками. Как огонь до сих пор не спалил крышу? Кто его удерживает? Что будет, если контроль прервется хотя бы на миг - что если это разлившаяся вскипающая бездна, обрушившись, спалит их обоих до костей?!.. Зуко потянулся занемевшей рукой вверх, судорожными движениями пальцев зацарапав по воздуху, протяжно и жалобно завыл, чувствуя, что непрекращающиеся мелкие конвульсии мышц руки переходит на все тело, лишая возможности слушаться разума своего хозяина. Огонь отказывался повиноваться, не внимая его колдовским шептаниям. Дядя поймал скрюченные пальцы, опуская руку, увитую ярко светящимися сосудами, по которым словно растекался огненно-жидкий сплав вместо крови, успокаивающе поглаживая ее, и тянущиеся беспрерывные узоры древних знаков начали наслаиваться, переплетаться между собой, высвечиваясь с новой силой, словно из трещин в горной породе толчками прорывается ослепительно багряная лава. Сначала неторопливо и рассудительно, уже скоро наращивая темп, и Зуко вряд ли слышал, как стонет в голос, начиная дико брыкаться, отчаянно стараясь вывернуться, вырваться, но дядина ладонь властно давила на живот, пришпиливая тело к столу, как булавкой трепыхающуюся бабочку, пока он высасывал все соки до последний капли. Последние моменты своего излитого блаженством удовольствия Зуко не помнил, внезапно отключившись, всего на какие-то долю секунды, не больше, а когда вдохнул снова, захлебываясь от смятения и восторга, его истощенные легкие чуть не лопнули от внезапно прилива холодного воздуха. В ушах нескончаемо гулко звенело, эхом разносясь по налитой жидким свинцом голове. Дядя тушил разбушевавшуюся стихию, любовно нашептывая в ловушку ладоней между перебирающими пальцами, как поднятые вверх быстрые лапки паука, замысловатое заклинание на языке огня. И в те же мгновения стали скоротечно меркнуть, как остывающая кочерга, ветвистые прокаленные жаром линии по всему телу и причудливые знаки вдоль позвоночника, между лопаток. Зуко огляделся, осмотрел и свои руки, да, никаких вшитых под кожу сияющих багровых нитей, только в его паху возбуждение не спадало, наоборот, обнаруживало еще большее желание, устремление быть так близко, как он не был близок раньше никогда. Запретов для него теперь не существовало. Болезненно вздыхая, Зуко попытался подняться на дрожащих обессиленных руках, заслышав его, дядя развернулся. Он был хоть и раздетый по пояс, блестящий от пота на стальных мышцах, но всё так же в штанах, Зуко подавил смешок, вряд ли дядя успел разрядиться так же быстро, как он. В сумраке ночи, дядя подошел к Зуко, поймав пальцами вскинутый упрямый подбородок, оценивающе одобрительно заглянул в блестящие игрой глаза, чуть улыбнувшись краешком рта, но Зуко придвинулся и без колебаний положил руку на его живот, ладонью недвусмысленно скользнув ниже под резинку штанов. Айро всё понял, однако, чуть поколебался, сомневаясь в силах мальчика.
- Я прошу… - неузнанный им самим умоляюще-угодливым голос должен был убедить в непреклонном желании продолжить.
Потрепав, как собачью голову, рука Айро взлохматила мокрые волосы на затылке мальчика…
-
-
21.07.2009 в 08:06По факту, для Зуко такой вот спецефический выраженьиц чувств и эмоций, большая привязка себя и к себе, ну и с папиком конфликт претерпел такие странные изменения...
Это лан, главное, что они так же интересно татуированы, как Аанг, не просто красиво, но и функционально + информативно. А еще маги Огня внутри группы делятся, как ответвление на магов Небесного Огня (догадаешься что называют Небесным Огнем?
Кста, ты не смотрела "Пуш" ("Пятое измерение")??? Он перед "Трансформерами" шел? О, есть приятный слэшкин, можа, допишу...